Небратенко, В. Б. По пути, проторенному А. С. Пушкиным

Небратенко, В. Б. По пути, проторенному А. С. Пушкиным/ В. Б. Небратенко .- Текст: непосредственный//Край родной в художественной литературе: Учебное пособие для учащихся IX-XI классов общеобразовательной школы.- Ростов-на-Дону: БАРО-ПРЕСС,2003 – с. 38-41

Пути-дороги А.С.Пушкина и Михаила Юрьевича Лермонтова на Дону и Кавказе не раз пересекались в пространстве, но не во времени. Музу Лермонтова, как и пушкинскую, влекли Дон, донцы и казачьи атаманы — лидеры народных движений.
Донцов Лермонтов изображает в юношеских поэмах «Черкесы» и «Кавказский пленник». Это в «Черкесах» казачьи караулы стерегут сон русских войск, казак вступает в поединок с черкесским князем, это там
Черкесы побежденны мчатся,
Преследоваемы толпой
Сынов неустрашимых Дона,
Которых Рейн, Лоар и Рона
Видали на своих брегах…
В «Кавказском пленнике» черкесские джигиты рассказывают, «как дрался казак», пленный юноша:
…Смотрел, как в высоте холмов
Блестят огни сторожевые:
И как вокруг их казаки
Глядят на мутный ток реки,
Склонясь на копья боевые.
Лермонтовский «Атаман», как и пушкинские «Песни о Стеньке Разине», стилизован под казачий песенный фольклор, и, хоть имя атамана не названо, но в его облике угадывается все тот же Стенька.
Пушкинской колеей не раз проедет Лермонтов на Кавказ и с Кавказа через донские степи. Их облик не раз послужит фоном развивающихся сюжетных линий лермонтовских стихотворений.
Заставка «Двух соколов» навеяна воспоминаниями о Приазовье:
Степь, синея, расстилалась
У азовских берегов;
Запад гас, и ночь спускалась;
Вихрь скользил между холмов.
И, встряхнувшись, в поле диком
Серый сокол тихо сел;
И к нему с ответным криком
Брат стрелою прилетел.
Обратите внимание на точность конкретных деталей описания, характеризующих цепкую образную память поэта. Но заставка — лишь фон того философского диалога, ради которого и написано само стихотворение. Кстати, форма разговора — то ли казака с конем, то ли двух односумов, то ли птиц — традиционна для донского песенного
фольклора и возросшей на его почве авторской казачьей поэзии. В 1840 году после дуэли с задиристым сыном французского посланника Эрнестом де Барантом Лермонтов был «по высочайшему повелению» повторно сослан на Кавказ, на театр военных действий. До
этого не однажды путь на Кавказ и обратно Мишель проделал еще мальчиком с абушкой: она возила его для поправки не совсем крепкого здоровья на воды.
В день отъезда в эту свою последнюю ссылку из Петербурга поэт экспромтом напишет стихотворение «Тучи» в форме развернутого отрицательного сравнения:
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники,
С милого севера в сторону южную.
Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? Злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?
Нет, вам наскучили нивы бесплодные…
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.
Думается, читателю понятно, откуда в стихотворении взялись приметы будущего маршрута ссылочного поэта через донскую степь. Вообще-то, слово «степь» встречается в его произведениях около 100 раз с эпитетами разной эмоциональной окраски: «глухая», «пустая», «палящая», «голубая», «лазурная», «безмолвная», «широкая»… Им широко используется и другая донская атрибутика: «курганы», «степной ковыль», «табун степной», «степной орел»…
Из случайного воспоминания о задонской степи с ее редкими пригорками, с каменными бабами на курганах, стерегущими сон почивших воинов неведомо каких племен, возник «дикий скиф» («Теперь некстати воздержанье, как дикий скиф, хочу я пить»).
«1831, июня 11 дня» явилось, по-видимому, вследствие неразделенной любви Лермонтова к Н.Ф.Ивановой. Но идейный стержень стихотворения составляют философские раздумья о сущности бытия. Впоследствии подобную жизненную коллизию охарактеризовал В.В.Маяковский: «В такие вот часы встаешь и говоришь векам, истории и мирозданью». А в качестве главного композиционного приема выступает так называемый психологический параллелизм: драма идей разворачивается на фоне картин природы, в том числе и южной степи:
Как нравилась всегда пустыня мне.
Люблю я ветер средь нагих холмов,
И коршуна в небесной вышине,
И на равнине тени облаков.
Ярма не знает резвый здесь табун,
И кровожадный тешится летун
Под синевой, и облако степей
Свободней как-то мчится и светлей.
И мысль о вечности, как великан,
Ум человека поражает вдруг,
Когда степей безбрежный ураган
Синеет пред глазами; каждый звук
Гармонии вселенной, каждый час
Страданья или радости для нас
Становится понятен, и себе Отчет мы можем дать в своей судьбе.
Или вот еще один пример:
Печален степи вид, где без препон,
Волнуя лишь серебряный ковыль,
Скитается летучий аквилон
И пред собой свободно гонит пыль…
Так жизнь скучна, когда боренья нет.
В минувшее проникнув, различить
В ней мало дел мы можем, в цвете лет
Она души не будет веселить.
Во время последней ссылки Лермонтов участвовал в крупных войсковых операциях, и то, что по крупицам запоминалось ему о казачестве с детства, пополнилось личным боевым опытом (он командовал отрядом конной разведки).
Слово «казак» встречается у него 120 раз, начиная от юношеских поэм 1828 года («Черкесы», «Кавказский пленник») и кончая поздними зрелыми произведениями («Валерик», «Аул Бастунджи», «Измаил-Бей», « Герой нашего времени»). А эпитеты к этому слову такие: «отважные», «лихие», «закаленные в бою», «удалые»…