Гершензон Д. Я. Лермонтов в русской критике [Текст] / Д. Гершензон // Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова: Исследования и материалы: Сборник первый. — М.: ОГИЗ; Гос. изд-во худож. лит., 1941. — С. 589—616.

Лермонтов в русской критике

О великом русском писателе Лермонтове можно сказать словами Белинского, относящимися к Пушкину: Лермонтов «принадлежит к вечно живущим и движущимся явлениям, не останавливающимся на той точке, на которой застала их смерть, но продолжающим развиваться в сознании общества. Каждая эпоха произносит о них свое суждение…» Действительно, каждая эпоха произносила свое суждение о Лермонтове. Вернее, в каждую эпоху критики различных социально-политических убеждений по-разному оценивали поэзию Лермонтова, ее общественно-политический характер и значение ее в истории русской литературы.

Мы не ставим перед собой задачи дать оценку всей критической литературы о Лермонтове, мы хотим лишь показать, как на разных этапах развития русской общественной мысли изменялось отношение к Лермонтову со стороны русской критики.

При всем многообразии и изменчивости этих критических оценок в русской критике выделились две различные концепции лермонтовского творчества: одна рассматривала Лермонтова как непримиримого протестанта и бунтаря, другая признавала наиболее значительными у Лермонтова мотивы примиренности, гармонии, религиозности и видела в нем поэта, пришедшего к смирению. Бунтарские же и обличительные стороны творчества Лермонтова эта группа критиков оценивала как явление наносное, чуждое русской жизни, объясняемое подражанием Западу. Для данной линии критики характерна и тенденция к снижению самостоятельности Лермонтова-художника, к умалению ценности его творчества. В зависимости от этих основных позиций рассматривались отдельные произведения Лермонтова, его значение в истории русской литературы.

В русской критике творчество Лермонтова впервые получило оценку в начале 40-х годов. Различные русские журналы поместили статьи о вышедших в 1840 г. стихотворениях Лермонтова и романе «Герой нашего времени». И при жизни Лермонтова и в первые годы после его гибели на страницах журналов живо обсуждался вопрос о характере и значении его творчества. Лермонтов был таким огромным явлением в жизни русского общества и русской литературы, в его творчестве были поставлены такие большие и важные проблемы, что это не могло не вызвать соответствующей борьбы мнений в критике.

Сороковые годы вошли в русскую историю как годы общественного подъема, роста философской и политической мысли. Лучшая, передовая молодежь искала в философии и в учении утопического социализма ответа на вопрос, какими путями необходимо итти к преобразованию общества, как изменить существующую политическую систему, чтобы улучшить тяжелое положение народа. Центральной проблемой этого этапа освободительного движения в России была проблема крепостного права. Жестокие репрессии Николая I по отношению к декабристам и глухая реакция 30-х годов не могли заглушить недовольства передовой части общества.

Борьбою общественно-политических течений 40-х годов следует объяснить и различия в оценке творчества Лермонтова русской критикой этого времени. Здесь выделяются две принципиально различные и противоположные точки зрения: с одной стороны, оценка Лермонтова такими критиками, как Шевырев, Сенковский, Булгарин, Бурачек, а с другой стороны — оценка Лермонтова Белинским. К первому направлению примыкают статьи Никитенко, Розена и др., а ко второму — высказывания Герцена и Боткина.

В своих двух статьях о Лермонтове («О «Герое нашего времени», «Москвитянин», 1841, ч. I, № 2, и «Стихотворения Лермонтова», там же, ч. II, №4) Шевырев исходил из православянофильских позиций. Для Шевырева было характерно резко отрицательное отношение к значительнейшему лермонтовскому обобщению русской жизни, к образу Печорина. «Где причина того, что Печорин переживает томительную скуку и непомерную грусть духа, где причина его апатии?» — спрашивал Шевырев и находил корень всего зла «в западном воспитании, чуждом чувству веры». Он утверждал, что «Печорин не герой нашего времени», что «если явления, подобные Печорину, типичны для Западной Европы и выражены в произведениях Гёте и Байрона, то в России этой болезни нет. Печорин только герой фантазии Лермонтова, в нем нет ничего русского». Шевырев пытался найти в романе образы, которые поддавались бы перекрашиванию их в духе славянофильских идеалов. Доктор Вернер, по его мнению, «материалист и скептик»; Грушницкий — «это какой-то выродок из общества»; княжна Мери — «произведение общества искусственного»; Вера — «лицо вставочное и непривлекательное», но вот Максим Максимыч! Шевырев выразил свое особое восхищение типом Максима Максимыча. Он утверждал, что «в этом образе дана целостность русской натуры, цельность характера, в который не проникла тонкая зараза западного образования». В противовес мятущемуся Печорину Шевырев подчеркивал в Максиме Максимыче «черты христианского смирения». Шевырев не мог отрицать жизненности образов Лермонтова и «умение схватывать цельные характеры и воспроизводить их в искусстве». Он не мог отрицать, что «Герой нашего времени» имеет глубокое значение в русской жизни, но это значение он понимал по-своему: «Мы живем своей, русской жизнью и мечтаем еще жить жизнью Запада. Нам страшно за поколение подобное Печорину. В этом урок произведения Лермонтова». Шевырев видел значение романа в том, что он помогает предостеречь общество от распространения печоринского недуга.

Резко отозвался Шевырев о стихотворениях Лермонтова, хотя и признавал за ним поэтический талант. Шевырев заявил, что Лермонтов преждевременно собрал свои стихи в сборник, который приводит в недоумение критика, бессильного по этим стихотворениям «начертать портрет лирика». Шевырев отрицал оригинальность и самобытность поэзии Лермонтова. «В лирике Лермонтова слышатся звуки то Жуковского, то Пушкина, то Кирши Данилова, то Бенедиктова. Трудно доискаться собственного у Лермонтова». Шевырев видел в Лермонтове, в сущности, лишь талантливого подражателя. Индивидуально-лермонтовское он находил только в тех стихах, где «выражено религиозное чувство поэта».

Особенно тягостное впечатление произвели на Шевырева стихотворения, подобные «Думе». Шевырев отрицал познавательную глубину, обобщающий смысл этих стихов, поскольку он отрицал и правомерность критического отношения к русской действительности. Глубочайшие прозрения лермонтовской «Думы» для Шевырева были только «мгновенными плодами какой-то мрачной хандры». «Мы не можем понять этих живых мертвецов в 25 лет», — писал он. Политическая лирика Лермонтова оказалась чуждой и неприемлемой для Шевырева. Он отрицал реалистическое содержание лермонтовского творчества. По его мнению, для русской поэзии вообще «неприличны ни верные сколки с жизни действительной, сопровождаемые какой-то апатией наблюдения, тем еще менее мечты отчаянного разочарования». Шевырев пытался изолировать русскую поэзию от действительности, преградить путь критике окружающей жизни в художественной литературе. Противник реализма, он призывал поэтов «созидать мир русской мечты».

К группе критиков, снижавших значение творчества Лермонтова, необходимо отнести и О. И. Сенковского, в журнале которого («Библиотека для чтения») были помещены три небольшие рецензии (в 1840, 1843 и 1844, тт. 56 и 63). В первой статье Сенковский отнесся к Лермонтову сдержанно, заявив, что «своими стихотворениями Лермонтов еще не в праве требовать для себя титула великого поэта», что он только «настоящий поэт и лишь в будущем может стать великим». Во второй статье, написанной после гибели поэта, критик писал, что «Лермонтов не был могучим и самостоятельным. Ему многого недоставало как поэту, между прочим литературного образования, немножко хороших сведений, классической учености»; а в третьей статье, оценивая роман «Герой нашего времени», Сенковский заявлял, что «книга эта не такое произведение, которым русская литература могла бы похвастаться. Это просто неудавшийся опыт юного писателя, маленький ученический эскиз». Если, по Шевыреву, Лермонтов преждевременно поторопился собрать свои стихи в сборник, то, по утверждению Сенковского, «Лермонтов слишком рано принялся за роман, в его лета не пишут этого рода сочинений». «Литературная газета» (1844, № 11), возражая «Библиотеке для чтения», едко высмеяла рассуждения Сенковского.

Неожиданной была оценка «Героя нашего времени» со стороны Булгарина («Северная пчела», 1840, № 246). Казалось бы, что роман Лермонтова должен был вызвать резко отрицательный отзыв такого реакционного критика, как Булгарин, но этого не случилось. Булгарин писал, что он всегда относился предубежденно к романам и не читал их. «Герой нашего времени» он прочитал случайно и был им так очарован, что прочитал его еще раз. «Лучшего романа я не читал на русском языке», — утверждал он. Статья Булгарина не была ни искренной, ни глубокой.

Белинский резко отозвался о ней. По его мнению, Булгарин спекулировал именем Лермонтова, «чтобы мнимым беспристрастием (похожим на купленное пристрастие) поправить в глазах толпы свою незавидную репутацию». Белинский намекал на то, что Булгарина, видимо, подкупили. Есть предположение, что бабушка Лермонтова, Арсеньева, посылая Булгарину на отзыв роман, положила в книгу ассигнацию в 500 рублей. Бабушка Лермонтова, очевидно, понимала, с кем имеет дело. Возможно, что Арсеньева действительно хотела за 500 рублей купить немного радости для своего любимого внука. Но вряд ли рецензия Булгарина доставила Лермонтову даже немного радости. Вся рецензия написана в напыщенном тоне и не дает правильной оценки этого крупнейшего произведения русской литературы.

Идейный смысл романа и образ Печорина не только не был понят Булгариным, но даже искажен. По его мнению, «главное действующее лицо романа Печорин не есть лицо новое и невиданное; Печорин не типичен для русского быта и русского общества. Запад образовал эти холодные существа и заразил их язвою эгоизма». Оценка Печорина Булгариным напоминает то, что писал позже Шевырев, а еще позже Сенковский.

Первым, кто обрушился на Лермонтова за бунтарский, протестующий дух его творчества, был критик журнала «Маяк» — Бурачек («Маяк», 1840, ч. IV, ч. XII, «О герое нашего времени» и стихотворениях Лермонтова»). Сами по себе его статьи не походили на мало-мальски серьезную критику. Белинский был прав, когда писал, что «поэзия Лермонтова для критиков, подобных Бурачку, плод слишком нежный, деликатный», что «на таких критиков действуют вещи или слишком сладкие, как мед, или слишком кислые, как огуречный рассол». Был прав и Лермонтов, когда в черновом предисловии ко второму изданию «Героя нашего времени» назвал журнал, поместивший подобную критику, ничтожным.

Бурачек писал о «Песне про купца Калашникова», что «такие страницы недостойны даже истории, не то что поэзии». «Герой нашего времени», по его мнению, «эпиграмма составленная из беспрерывных софизмов». «Содержание поэмы «Мцыри» избито, в ней нет мысли, и вообще «могучий дух» уже надоел». Особенно резко обрушился Бурачек на Лермонтова за такие стихотворения, как «Дума», «Первое января», «Журналист, читатель и писатель», в которых поэт высказал сокровенные мысли о своем поколении, о современном обществе, об окружающих его людях, о литературе. Бурачек утверждал, что «три четверти этих стихов написаны Лермонтовым под диктовку, что его «Дума» не может принести никакой пользы, так как в ней не указано, чем лечить раны». Он советовал Лермонтову опереться не на вкус общества, а на «истину господню», призывал его к смирению, предлагая ему писать в религиозном духе. Бурачек был никчемным критиком, ничего не смыслящим в искусстве но он вполне давал себе отчет в том, что творчество Лермонтова противоречит господствующей идеологии.

Отрицательное отношение консервативно настроенной группы критиков к поэзии Лермонтова было продиктовано протестующим духом лермонтовского творчества, его разоблачительным критицизмом, направленным против николаевской действительности. Эти критики искали в творчестве Лермонтова мотивы, которые можно было бы выдать за проявление религиозности, покорности и смирения. Они отрицали самобытность Лермонтова как художника, его гениальность.

Неправильно оценил Лермонтова и барон Розен, утверждавший («Сын отечества», 1843, кн. 3), что Лермонтов — только подражатель Пушкина, что он весь «исшел из обеих стихий Пушкина, из светлой и из темной, но более из темной».

Отрицательно отнесся к таким стихотворениям Лермонтова, как «Первое января», «И скушно и грустно» и т. п., критик «Сына отечества» Никитенко (1841, № 1) (хотя он и не принадлежал к сторонникам общественной реакции). «Что в них хорошего, достойного вашей прелестной физиономии? Вместо мужественных, жарких, благородных мыслей, которые вы так любите, тут выведены самые обыкновенные траурные узоры в роде отцветших надежд, угасших страстей…» Никитенко, полагавший, что «критика вообще недоступна поэзии», что «поэт должен описывать, а не критиковать», обращался к Лермонтову с назиданием «проливать свои слезы только во имя великих скорбей человечества, а не во имя вашей домашней скуки».

Однако Никитенко сумел оценить художественное совершенство стихотворений Лермонтова; он писал, что идея у Лермонтова стала живым существом, настоящей поэзией.

Очень тепло отозвался о сборнике стихотворений Лермонтова В. Межевич — товарищ Лермонтова по Московскому университету, поместивший свою статью в 1840 г. в «Северной пчеле». Межевич назвал «стихотворения Лермонтова» дорогим подарком для нашего времени, ибо «после Пушкина не было поэта с таким поэтическим огнем». «Лермонтов, — по его мнению, — приковал внимание к стихам тогда, когда стихи потеряли кредит». Особенно высоко оценил Межевич «Песню про купца Калашникова», назвав ее «целой драмой, полной жизни и действия… В «Мцыри», — писал он, — Лермонтов проявил себя как поэт-философ, а читая «Думу», есть над чем задуматься». Межевич не раскрывает содержания этих крупнейших произведений Лермонтова, но его высокая оценка свидетельствует о том, что критик внимательно подошел к творчеству Лермонтова.

Признание самобытности лермонтовского творчества влекло за собой признание типичности для русской жизни созданных поэтом ярких образов мятежных, протестующих людей, признание справедливости резкого приговора поэта дворянско-помещичьему обществу, а это противоречило политическим взглядам консервативной критики.

Только исходя из признания передового общественного назначения искусства и из принципов критического реализма, можно было оценить Лермонтова как великого русского поэта, вышедшего на арену русской литературы вслед за Пушкиным. Так сумел оценить в 40-х годах Лермонтова только Белинский.

Уже в своей первой рецензии, помещенной в 1840 г. в «Отечественных записках», Белинский заявил, что «талант Лермонтова поражает невольно удивлением всякого, у кого есть эстетический вкус», что «уже первые опыты Лермонтова пророчат в будущем нечто колоссально великое». «Юный могучий талант Лермонтова, — писал он, — нашел не только ревностных почитателей, но и ожесточенных врагов, что бывает уделом только истинного дарования». Белинский резко обрушился на тех критиков, которые являются «почитателями авторитетов, а не талантов».

Наиболее известны две статьи Белинского о Лермонтове, написанные в 1840 г. и напечатанные в «Отечественных записках»: «Герой нашего времени» и «Стихотворения Лермонтова». Начиная с первых стихотворений Лермонтова, помещаемых в журналах,

Белинский следил за творческим ростом поэта. В одном из писем 1839 г. к Станкевичу Белинский, восхищаясь стихотворением «Три пальмы», называет Лермонтова «новым могучим дарованием». В другом письме, к Краевскому, Белинский говорит о Лермонтове как о «роскошном таланте, в котором таится что-то великое». Свидание Белинского с Лермонтовым, их откровенная беседа еще больше убедили в этом великого критика. Белинский был восхищен природным талантом Лермонтова, его непосредственным взглядом на жизнь, его суждениями. Белинский называл поэта «полной и целостной натурой», «глубоким и могучим духом»; он увидел «в охлажденном, озлобленном взгляде Лермонтове на жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство того и другого». Белинский сразу почувствовал силу и гениальность лермонтовского творчества. Поэзия Лермонтова была близка Белинскому по духу и настроению. Свое настроение Белинский выразил в письмах к Боткину, написанных в 1839 и 1840 гг.: «Я теперь еще более понимаю, отчего на святой Руси так много пьяниц, и почему у нас спиваются с кругу все умные по общественному мнению люди… Жизнь — ловушка, а мы мыши, иным удается сорвать приманку и уйти из западни, но большая часть гибнет в ней». Белинский пишет, что он переживает то же настроение, которое выражено Лермонтовым в стихотворении «И скучно и грустно» и в поэме «Демон»: «Демон» сделался фактом моей жизни, в нем для меня мир мыслей и чувств». То, что переживал Белинский, было типичным для настроения передовых людей того времени.

Свои знаменитые статьи о Лермонтове Белинский писал на том этапе своего умственного развития, когда он начинал отходить от позиций примирения с действительностью. Белинский понимал, что общественные идеалы выше личных, и видел основную задачу русской литературы в правдивом изображении жизни, в служении интересам общества.

Исходя из этих задач, Белинский и подошел к разбору крупнейшего произведения Лермонтова «Герой нашего времени». По его мнению, основная заслуга Лермонтова — в «гениальном раскрытии им образа Печорина», в создании типа, характера. «Все вышло из характеров действующих лиц, по законам строжайшей необходимости, а не по произволу автора», — писал он. Белинский видел в Печорине «человека с сильной волей, отважного, не бледнеющего никакой опасности, напрашивающегося на бури и тревоги, чтобы занять себя чем-нибудь и наполнить бездонную пустоту своего духа, хотя бы действительностью без всякой цели». По мнению Белинского, «Печорин не равнодушно, не апатически несет свое страдание», как Онегин, «бешено гоняется он за жизнью… В нем неумолчно раздаются внутренние вопросы». Причину раздвоенности Печорина критик объяснял противоречием «между глубокостью натуры и жалкостью действий одного и того же человека». В отличие от Шевырева, считавшего, что дух Печорина — «это не русский дух, а западно-европейское нашествие», Белинский признал Печорина типом характерным для современного поколения. Роман «Герой нашего времени», писал он, — «это грустная дума о нашем времени», в нем Лермонтов является «решителем важных современных вопросов». Лермонтов показывал героя, жаждущего бурь и борьбы. Белинский доказывал, что Лермонтов протестует против окружающей его жизни, что он не смиряется перед действительностью.

С тех же позиций подошел Белинский к разбору стихотворений Лермонтова. Стремясь к тому, чтобы читатель лучше понял общественное значение лермонтовской поэзии, Белинский во вступительной части своей статьи определяет, что нужно понимать под изящным. «Кроме природы и личного человека есть еще общество и человечество… Основная задача поэзии — это уменье отразить жизнь, духовные интересы… Жить не значит только есть и пить, а чувствовать, мыслить и страдать».

Белинский утверждает, что «чем выше поэт, тем более он принадлежит к обществу, среди которого он родился, тем теснее связано развитие, направление и даже характер его таланта с историческим развитием общества. По мнению Белинского, Лермонтов является новым звеном в цепи исторического развития нашего общества, и это новое звено заключается в том, что поэт выражает тоску по жизни, что он негодует и протестует. В доказательство великий критик ссылается на такие стихи, как «Бородино», «И скучно и грустно», «Первое января» и др.

По утверждению Белинского, в стихах Лермонтова «все силы и все элементы, из которых слагается жизнь и поэзия». Лермонтов своими стихами отвечает на вопросы жизни, на больные вопросы современности; «он поэт русский в душе — в нем живет прошедшее и настоящее русской жизни». Отвечая Боткину, писавшему, что в лице Лермонтова в русском искусстве впервые появился «дух европейского гниения», Белинский отмечал, что «у Лермонтова повсюду твердая, определенная, резкая мысль». В поэзии Лермонтова «ярко выступают такие черты, как презрение к патриархальности, мистике, авторитетам», Лермонтов, по мнению Белинского, «проникнут духом отрицания, его пафос — «с небом гордая вражда». Белинский подчеркивал отсутствие близости между содержанием поэзии Лермонтова и взглядами славянофилов. В противовес Шевыреву Белинский указывал, что «уже в первых произведениях Лермонтова заключена самобытная мысль, оригинальность, простота и естественность, разнообразие идей и образов, чувств и картин», что все творчество Лермонтова дышит самобытностью и творческой мыслью.

Статья Белинского о стихотворениях Лермонтова ярко свидетельствует о переходе критика от отвлеченного понимания искусства к последовательному, отчетливому осознанию его общественного значения. Так, например, стихотворение Лермонтова «Дума» заставляет Белинского, в противовес своим прежним взглядам, заявить, что «если под сатирой должно разуметь не невинное зубоскальство веселеньких остроумцев, а громы негодования, грозу духа, оскорбленного позором общества, то «Дума» Лермонтова есть сатира, и сатира есть законный род поэзии».

О влиянии Лермонтова на передовую молодежь, находившуюся в философских кружках Московского университета, рассказал Герцен в своей статье «О развитии революционных идей в России» (1851). Герцен писал, что его поколение вынуждено было скрывать свои думы, что и у него были сомнения, отрицание и злобные мысли. Герцен подчеркивал в поэзии Лермонтова ее насыщенность мыслью, ее большую идейную глубину. «Размышления Лермонтова — это его поэзия, его мучения, его сила. Лермонтов не мог спастись в лиризме. Во всех его стихотворениях проходит мужественная грозная мысль». В характере творчества Лермонтова Герцен выделял смелость и откровенность критики. Лермонтов, по мнению Герцена, «действительно много боролся и выстрадал, прежде чем решился высказать свои мысли, а мысли его были зрелыми и говорили об одиночестве». Лермонтов «отличался тем, что он смело высказывал многое без прикрас и без пощады. Это и вызвало ненависть к нему великосветского общества». Герцен назвал Лермонтова «одним из пророков русского народа». Причину гибели поэта Герцен видел в господстве самодержавно-крепостнического строя, губившего лучших, талантливейших людей эпохи.

Белинский и Герцен ярко показали прогрессивные, революционизирующие черты творчества Лермонтова. Они подчеркивали его смелый протест против рутины, косности и отсталости в русской жизни.

Таким образом, уже в 40-х годах выявились две основные линии оценки творчества Лермонтова. Уже тогда шел спор о том, правильно ли понял Лермонтов свое назначение поэта, выступая с критикой окружающей его действительности, является ли он просто подражателем Пушкина и Байрона, или он самобытный русский поэтический талант, наследник Пушкина и всей западноевропейской культуры.

Статьи реакционных и либеральных критиков в последующие годы не могли поколебать глубокую и яркую оценку Лермонтова Белинским в 40-е годы.

Традиции критики Белинского были развиты в 60-х годах великими критиками-революционерами, Чернышевским и Добролюбовым.

Бунтарский, протестующий характер поэзии Лермонтова, на который впервые с такой силой указал Белинский, был близок

Чернышевскому и Добролюбову, возглавлявшим революционную демократию 60-х годов.

60-е годы в России были годами большого общественного подъема. Вокруг крестьянской реформы развернулась ожесточенная борьба различных классовых и политических группировок.

Политическая борьба 60-х годов отразилась в художественной литературе. Еще более отчетливо сказалась эта борьба на характере литературной критики, на оценке в ней художественных произведений.

Чернышевский и его ближайший соратник Добролюбов высоко оценили творчество Лермонтова. Они не написали специальных статей о Лермонтове, но в ряде своих высказываний указали на огромную роль, которую играет творчество Лермонтова в истории развития русской общественной мысли. Известно, что молодой Чернышевский (он об этом сам говорит в своей автобиографии) знал наизусть чуть ли не всю лирику Лермонтова. В «Очерках гоголевского периода», разбирая деятельность критика Шевырева, Чернышевский писал, что Шевырев занимался истязанием Лермонтова. Чернышевский едко отозвался о Шевыреве как о ценителе Лермонтова. «Чтобы отличить Лермонтова от Бенедиктова, вовсе не требуется быть мыслителем», — писал он.

Чернышевский указывал, что и Лермонтов и Гоголь вышли из реалистической школы Пушкина. Чернышевский видел тесную связь между этими тремя величайшими писателями-реалистами. Пушкин начал новую эпоху — эпоху реалистического творчества, за ним пошли Лермонтов и Гоголь. Чернышевский считал Лермонтова одним из воспитателей последующего поколения писателей. Разбирая творчество молодого Л. Толстого, Чернышевский говорил о близости психологического анализа в прозе Лермонтова и в ранних произведениях Л. Толстого. Для Чернышевского Лермонтов был одним из тех писателей, творчество которого служило интересам просвещения русского народа, помогало борьбе за свободную человеческую личность, за гуманизм.

«Каково бы ни было достоинство произведений Пушкина, Грибоедова, Лермонтова и Гоголя, — писал Чернышевский, — но они еще милее, как залог будущего торжества нашего народа на поприще искусства, просвещения и гуманизма».

Добролюбов также подчеркивал общественное значение лермонтовского творчества: «Лермонтов, умевший постичь недостатки современного общества, обладал огромным талантом. Он сумел понять, что спасение находится только в народе». Добролюбов указывал на народность поэзии Лермонтова, на ее отличие от той «народности», которую отстаивали славянофилы. Разбирая стихотворение «Родина», Добролюбов доказывал, что Лермонтов «становится выше всех предрассудков патриотизма и понимает любовь к отечеству истинно, свято и разумно», что «он любит в своем отечестве русскую природу и русский народ». «Только смерть помешала Лермонтову, — писал Добролюбов, — поражать пороки современного общества с той широтой взгляда, который до него не обнаруживал ни один русский поэт». Добролюбов указывал на большой диапазон лермонтовского творчества, на большое историческое значение его деятельности.

В 1851 г., еще совсем мальчиком, Добролюбов записал в своей тетради: «Лермонтов особенно по душе мне. Мне не только нравятся его стихотворения, но я сочувствую ему, я разделяю его убеждения… Немного есть стихотворений у Лермонтова, которых бы я не захотел прочитать десять раз сряду, не теряя при этом первоначального впечатления». То же самое впечатление произвел на Добролюбова роман «Герой нашего времени». «Героя нашего времени» прочел я теперь в третий раз, и мне кажется, что чем более я читаю его, тем лучше понимаю Печорина и красоты романа».

Революционно-демократическая критика 60-х годов выдвигала новые принципы искусства, обоснованные Чернышевским в диссертации «Об эстетическом отношении искусства к действительности». Добролюбов, указывая на задачи, стоявшие перед современной русской поэзией, писал: «Нам нужен был бы теперь поэт, который бы с красотою Пушкина и силой Лермонтова умел продолжить и расширить реальную, здоровую сторону стихотворений Кольцова».

Наследство Лермонтова включалось революционно-демократической критикой в арсенал новой демократической литературы. Лермонтовское творчество служило для них мощной поддержкой в борьбе с эстетической школой сторонников «чистого искусства», за боевое демократическое искусство, за гоголевское направление в литературе.

Чернышевский стоял во главе журнала «Современник», на страницах которого была помещена в 1861 г. статья поэта Михайлова о Лермонтове (№ 2, статья Л.). Взгляды Михайлова отражали мнение всей революционно-демократической критики о Лермонтове. В своей статье Михайлов соглашался с оценкой Лермонтова немецким поэтом и критиком Боденштедтом. «С критической оценкой сочинений Лермонтова, представленной Боденштедтом, — писал Михайлов, — можно не всегда соглашаться в частности, но в целом она верна».

Михайлов справедливо указывал, что в критических статьях о Лермонтове больше говорилось о Байроне и о байронизме, чем о Лермонтове. Действительно, либеральная и консервативная критика воспринимала отрицательное отношение Лермонтова к обществу как подражание Байрону, а не как реалистическую оценку Лермонтовым русской действительности, оценку, закономерно обусловленную общественными отношениями в России. Боденштедт правильно писал, что, «выросший среди общества, где лицемерие и ложь считаются признаком хорошего тона, Лермонтов до последнего вздоха остался чуждым всякой лжи и притворству; он был непримирим в ненависти и не хотел покоряться судьбе». В отличие от критиков, которые считали Лермонтова романтиком, далеким от действительности, Михайлов подчеркивал реализм лермонтовского творчества в изображении им русской жизни. «Заоблачные сны и фантазии были чужды Лермонтову, куда бы он ни обращал свой взгляд — к небу или к аду, он отыскивал прежде всего твердую точку опоры на земле». По мнению Боденштедта и Михайлова, произведения Лермонтова проникнуты художественной правдой, и «хотя Лермонтов субъективный поэт, он умел в то же время быть и объективным». Лермонтов «имеет то общее с великими писателями всех времен, что творения его верно отражают его время со всеми его хорошими и дрянными особенностями». Михайлов, как и Боденштедт, видел в народности поэзии Лермонтова основание ее мирового значения. Высшего своего выражения народность Лермонтова достигает в «Песне про купца Калашникова», произведении, которое, по словам Боденштедта, вызвало всеобщее восхищение в Германии.

Устанавливая влияние Пушкина на Лермонтова, Михайлов писал, что «Лермонтов был достойным последователем своего великого предшественника», что «он сумел извлечь пользу для себя и народа из его наследства, не впадая в рабское подражание».

Оценка творчества Лермонтова органом революционной демократии — «Современником» — шла в том же направлении, как и критика Белинского. На основе нового материала «Современник» показал роль и значение Лермонтова как борца и великого художника, у которого искусство и жизнь были нераздельны.

Либерально-консервативная критика 60-х годов, писавшая о Лермонтове, была неоднородной по своему составу.

В 1858 г. в журнале «Русский вестник» была напечатана статья Галахова, доказывавшая опустошенность поэзии Лермонтова, отсутствие у него идеалов. «Томительная душевная тоска поэта, как и созданных им лиц, происходит от пустоты души, от безверия, от отсутствия идеала и, следовательно, от неспособности к очарованию». Галахов повторял уже высказанное мнение о поэзии Лермонтова как поэзии безочарования. Галахов считал, что стихотворение «Дума» не верно в отношении к истине. «В нем может распознать себя западный человек, но до нас, русских, оно не касается». Он видел в Лермонтове лишь подражателя Байрона, поэта, «у которого герои часто говорят одно и то же». «Арбенины, Печорины и все подобные им личности сами не знают, чего хотят», — писал он. Что же понимал под идеалом критик реакционного «Русского вестника»? Это можно узнать из статьи его редактора, Каткова, о Пушкине. Катков, искажая Пушкина, искал в его творчестве идеалов примирения с русской действительностью, с самодержавием и утверждал, что Пушкин призывал к служению чистому искусству. Статья Галахова перекликалась со статьей Плаксина, напечатанной в 1848 г. в «Северном обозрении». Либерально-консервативная критика пыталась представить Лермонтова исключительно субъективным поэтом, у которого нет положительных идеалов. Плаксин утверждал, что, в отличие от Пушкина, Лермонтов вносил в мир поэзии только личные особенности, что он был целиком субъективен, а его поэзия «просто отчет о своей деятельности в шумном свете за десять лет». Плаксин противопоставлял Лермонтову Пушкина, творчество которого он определял в том же духе, как позже Катков. Плаксин полемизировал с Белинским. Он отрицал реализм лермонтовского творчества, заявляя, что «Мцыри» отличается лживой хвастливостью, «Казначейша» — сколок с «Онегина», Арбенин в «Маскараде» списан с даровитого актера, а не с действительного лица».

Утверждение о подражательном характере поэзии Лермонтова отразилось и на статьях либерального критика Дудышкина, но в целом Дудышкин иначе оценивал Лермонтова. В статье «Материалы для биографии и литературной оценки Лермонтова», в предисловии к сочинениям поэта, Дудышкин указывал на познавательное значение творчества Лермонтова: «Он один олицетворял то чувство, которое жило в истинно-образованном кружке того времени. Будущий историк, который решится описать эпоху Лермонтова, будет пользоваться смыслом его стихов как лучшим историческим материалом для очерка нравственной жизни эпохи и настроения умов молодого поколения». Дудышкин видел тесную связь между лермонтовским творчеством и общественной жизнью, заявляя, что «Лермонтова будут читать те, которые будут страдать от своего ложного положения в обществе, кто удержит в душе презрение к подобному обществу».

Оценка Лермонтова Дудышкиным носила половинчатый характер, он не мог раскрыть взаимоотношений Лермонтова с дворянским обществом. В своих статьях он старался провести среднюю линию между утверждением общественных задач искусства и теорией чистого искусства. Дудышкин хотел быть для Лермонтова тем же, чем был Анненков для Пушкина, издавший в 60-е годы его полное собрание сочинений с примечаниями и материалами для биографии. Но Дудышкин был менее способным и авторитетным критиком: он не обладал ни большим литературным дарованием, ни критическим талантом и чутьем. Вот почему написанные им статьи, при всей его любви к Лермонтову и стремлении широко познакомить публику с жизнью и творчеством поэта, все же не были новым словом в оценке Лермонтова. Значительно глубже и интереснее были статьи Ап. Григорьева.

Ап. Григорьев пытался определить общественное значение лермонтовского творчества на основе своей теории органической критики. Теория эта основывалась на философии Шеллинга и утверждала «самостоятельное существование русской народности, еще не тронутой фальшью цивилизации».

Учителями Ап. Григорьева были славянофилы. В письме старшим славянофилам от «Молодой редакции» «Москвитянина» Ап. Григорьев писал: «Главным образом мы расходимся с вами во взгляде на искусство, которое для вас имеет значение только служебное, для нас совершенно самостоятельное, если хотите, даже высшее, чем наука. Во всем остальном, т. е. в учении о самостоятельности развития, о непреложности православия, мы (по крайней мере, я лично) охотно признаем вас старшими, а себя учениками»

В искусстве Ап. Григорьев видел по преимуществу выражение таинственной силы жизни. Отсюда его утверждения о непосредственных природных жизненных силах как исходной точке творчества. Ап. Григорьев выступал против гоголевского направления в литературе и против эстетических принципов Чернышевского. Он считал, что «есть вопрос и глубже и обширнее по своему значению всех вопросов — и вопроса о крепостном состоянии, и вопроса о политической свободе, — это вопрос о нашей умственной и нравственной самостоятельности».

Ап. Григорьев выступал против критического направления в литературе и в творчестве писателя искал «стихийный отзвук органических сил, выраженных в типах». Он делил художественные типы на хищные и кроткие, причем в хищных типах видел отступление художника от естественных народных идеалов и плод западных влияний, а в кротких — воплощение чисто русской души, преисполненной любви и смирения.

Однако, как талантливый критик, Ап. Григорьев не мог не понимать огромного значения лермонтовского творчества. Лермонтов, по его мнению, «занимает видное место в истории нашего душевного брожения как истинный поэт скорби своего поколения». В нем «личность дошла до крайних пределов своего протеста, оппозиция застоя недаром накинулась на Лермонтова, она сразу поняла в Лермонтове то великое, которое в нем было». По мнению Ап. Григорьева, вслед за Лермонтовым явилась отрицательная литература 30-х годов, он был основоположником определенной школы.

В своих статьях о Лермонтове («Русское слово», 1859, № 2, «Время», 1862, №№ 10—12) Ап. Григорьев определял творчество Лермонтова как «крайнюю грань развития отрицательных взглядов». Выступая против мнения Белинского о роли Лермонтова для России, Ап. Григорьев утверждал, что «байронизм своей безнравственностью имел пагубное влияние на Лермонтова» и что Лермонтов не имел того значения, которое имел Байрон. «Если

Байрон, — писал он, — был законным явлением западно-европейской жизни, то Лермонтов не более, как случайное поветрие ее, мираж чуждого мира». Поэтому Ап. Григорьев отрицал правдивость, реалистичность образа Печорина. Вслед за Шевыревым Ап. Григорьев противопоставлял Печорину, которого он считал хищным типом, другой тип, смирный — Максима Максимыча, и приходил к выводу, что Лермонтов, начавший с отрицания, с бунта, впоследствии смирился бы.

Но если «почвенник» Ап. Григорьев неправильно оценил значение творчества Лермонтова, то он все же показал силу и могущество Лермонтова как художника, его своеобразие в истории русской литературы. При всей своей глубоко ошибочной концепции Ап. Григорьев хорошо разбирался в эстетических достоинствах произведения и смог высоко оценить как Пушкина, так и Лермонтова.

Этого никак нельзя сказать о Зайцеве, критике радикального журнала 60-х годов «Русское слово». Зайцев принадлежал к демократическому лагерю русской общественности. В своей критике Лермонтова он совершил такую же ошибку, как и Писарев в критике творчества Пушкина. Известно, что писаревская попытка развенчать Пушкина основывалась на стремлении разгромить лагерь сторонников чистого искусства, пытавшихся сделать Пушкина своим знаменем. В статьях о Пушкине Писарев практически осуществлял свою теорию разрушения эстетики. Несомненно, что статья Зайцева, написанная за год до статьи Писарева о Пушкине, основывалась на отношении Писарева к искусству вообще и к Лермонтову в частности, в котором он видел не больше, как «зародыш поэта», но еще более огрубляла и утрировала писаревские позиции.

В своей статье Зайцев фактически пришел к взглядам той же реакционной критики, которая отрицала самобытный характер лермонтовского творчества и видела в нем только подражателя Байрона. Так же, как и критика либерально-консервативного лагеря, Зайцев отрицал протестующий характер лермонтовского творчества. По его мнению, «Лермонтов — не Байрон и не гонимый миром странник. Он поклонялся физической силе от всей души, как и его современники». Зайцев сравнивал Лермонтова с Майковым, Полонским, Крестовским и находил, что у них одно миросозерцание, но Лермонтов, мол, «был умнее первых двух и лучше знал орфографию». Это похоже на утверждение Писарева о Пушкине, что он был лишь «хорошим стилистом». Статья Зайцева не могла поколебать значения творчества Лермонтова и аргументов революционно-демократической критики, доказывавшей освободительное значение его поэзии.

Таким образом в 60-е годы, несмотря на отдельные оттенки в оценке Лермонтова разными критиками, в основном, так же как и в 40-х годах, выделяются две точки зрения на Лермонтова.

Одна линия идет от Белинского к Чернышевскому и Добролюбову, а другая от Шевырева к Ап. Григорьеву, от Сенковского к Галахову.

В последующей критике 70—90-х годов до юбилейной даты — 50-й годовщины со дня гибели поэта — о творчестве Лермонтова писали очень мало. Для этого периода характерны, с одной стороны, замечания о Лермонтове Достоевского в его «Дневнике писателя», а с другой стороны, оценка Лермонтова Шелгуновым, Кропоткиным и Пыпиным (в его вводной статье к I тому третьего издания сочинений Лермонтова).

Пыпин написал подробную биографию Лермонтова и дал общественно-литературную характеристику его творчества. Он утверждал, что поэзия Лермонтова произвела глубокое и сильное впечатление на современников. Пыпин подчеркивал общественный характер творчества Лермонтова, который «угадывал стремления времени и дал им поэтическое выражение». В нем чувствовался поэт, близко принимавший к сердцу интересы общественного развития. Вместе с тем в творчестве Лермонтова ярко выступает «энергия чувства, богатство поэтических мотивов и необыкновенная прелесть формы».

Позиция Пыпина, Шелгунова и Кропоткина в их оценке Лермонтова не была одинаковой, так же как не были одинаковы их политические взгляды, их умение исторически, объективно подойти к великому писателю и понять в изображаемых им героях типичное отражение действительности.

Шелгунов в статье «Русские идеалы, герои и типы», рассматривая Печорина как одно из воплощений «русского бессилия», видел причину этого бессилия в том, что «Печорин был воспитан не для общественной жизни», так как в нем «с первой молодости создавали одиночку, деспота». По Шелгунову, узость Печорина зависела от того, что в самом Лермонтове не шевелилось никаких общественных интересов. «Лермонтов воспитывался в великосветскости и знал только великосветских героев». Для Шелгунова все определяется происхождением, средой и воспитанием. В отличие от Чернышевского и Добролюбова, он не смог увидеть в Лермонтове его общественные интересы, оценить силу его критики.

Иначе оценил Лермонтова Кропоткин в своей книге «Идеалы и действительность в русской литературе».

Кропоткин писал, что «Лермонтов был поклонником свободы и врагом притеснения», что он выразил могущественный протест против всего низменного в жизни и относился с презрением к отрицательным свойствам людей своего поколения. Лермонтов, по его мнению, не был пессимистом, «он сохранил веру в человека. Он был прежде всего гуманитарным поэтом». При этом Кропоткин указывал, что в «Песне про купца Калашникова» ярко выражено «негодование против зверств грозного царя». Кропоткин писал: «Лермонтов любил Россию, но, конечно, не официальную. Он любил в России ее природу, деревенскую жизнь, ее крестьян, любил туземцев Кавказа, которые отстаивали свою свободу». Говоря о мастерстве Лермонтова, Кропоткин указывал на простоту его повестей, типичность образа Печорина, на то, что «Демон написан с истинным реализмом». По его мнению, «прозаик Лермонтов создал реалистическую школу задолго до Бальзака во Франции».

На протяжении десятилетий, несмотря на различные оттенки в оценке Лермонтова, представители передовой критики понимали огромное значение творчества Лермонтова как художника-реалиста, стремившегося к культуре, просвещению и гуманизму. В противовес этому Достоевский отрицал правдивость и общественное значение лермонтовской поэзии и хотел представить Лермонтова поэтом, который «тяготился влиянием идей европеизма и неизбежно должен был прийти к смирению».

В «Дневнике писателя» Достоевский утверждал, что «Лермонтов, так же как и Пушкин, отказавшись от своих прошлых исканий, преклонился пред народной правдой, в которую он тоже уверовал». По мнению Достоевского, «Лермонтов мог бы стать печальником народного горя, показать смирение русского человека», ибо в «Песне про купца Калашникова» он дал образ русского раба, который, подобно Шибанову — слуге князя Курбского, сказал правду царю, оставшись ему холопски верным. Достоевский относился отрицательно к протестующему духу лермонтовской поэзии. Он писал, что «Лермонтов был байронистом насмешливым, капризным и брюзгливым», что «в своих стихах Лермонтов хочет говорить правду, но лжет и мучается тем, что лжет».

Юбилей Лермонтова в 1891 г. — 50-летие со дня гибели поэта — был отмечен рядом статей, помещенных в различных журналах, и выходом двух больших работ о жизни и творчестве поэта.

80-е годы вошли в историю России как годы безвременья, как годы жесточайшей реакции. «Хотя тайная организация народников была разбита царским правительством, народнические взгляды долго еще держались среди революционно настроенной интеллигенции. Остатки народников упорно сопротивлялись распространению марксизма в России, мешали организации рабочего класса» («История ВКП(б). Краткий курс», стр. 13).

Ложная народническая теория героев и толпы нашла свое отражение в оценке Лермонтова Н. К. Михайловским («Герой безвременья», «Русские ведомости», 1891, №№ 192 и 216), автором одной из юбилейных статей.

Правильно указывая на действенность лермонтовского творчества, Михайловский видел, однако, эту действенность, соответственно народнической доктрине, в возвеличении сильной, героической личности, противопоставленной толпе. Михайловский заявил, что воображение Лермонтова было направлено на психику прирожденного властного человека и, как сильная натура, Лермонтов не мог не подчинять себе людей. У него была только жажда дерзать и владеть, он не удовлетворялся победой и поэтому снова начинал борьбу. Вот почему ему жизнь казалась «пустою и глупою шуткой».

Народнические теории, утверждающие особую роль критически мыслящей личности, делившие народ на героев и толпу, заслонили от Михайловского действительное содержание лермонтовского творчества и историческую роль его поэзии. Лермонтов, по утверждению Михайловского, «был героем безвременья».

Тем не менее Михайловский подчеркнул протестующий, бунтарский характер лермонтовского творчества и высоко оценил его прогрессивное значение. Этого не сумели сделать С. А. Андреевский и В. Д. Спасович. В 1888 г. В. Д. Спасович напечатал в «Вестнике Европы» (в апрельской книге) статью «Байронизм Лермонтова». Спасович утверждал, что «Лермонтов стал великим поэтом только под влиянием Байрона». Но «все, что было у Байрона светлоголубого, исчезло у Лермонтова; зато выступило наружу все багровое, злобное, демоническое…» Спасович определил миросозерцание Лермонтова как пессимистическое, он отрицал политическую и общественную роль лермонтовского творчества. «Уродливых условий общежития Лермонтов не исследовал, причин зла даже не искал, борьбу с существующим и преобразований не замышлял». Спасович отрицал пользу влияния Байрона на Лермонтова, выразившуюся с огромной силой в протесте против современного общества, утверждал, что Лермонтов «всеми своими помышлениями стремился к сверхчувственному, к не доступному для нашего ума и больше жил в этой угадываемой области, нежели в мире действительном».

Выводы Спасовича подготовляли последующую оценку Лермонтова Вл. Соловьевым.

Так же как и Спасович, С. А. Андреевский усматривал в творчестве Лермонтова сверхчувственную направленность: «Исключительная особенность Лермонтова состояла в том, что в ней соединилось глубокое понимание жизни с громадным тяготением к сверхчувственному миру. Лермонтов презирает здешнюю жизнь, тяготясь ею, он весь пропитан кровною связью с надзвездным пространством». Выводы Андреевского впоследствии были подхвачены и развиты Мережковским, пытавшимся доказать религиозность и мистицизм лермонтовского творчества.

Известный историк Ключевский написал к юбилею Лермонтова статью «Грусть». В отличие от таких критиков, как Спасович и Андреевский, Ключевский не отрицал общественного характера поэзии Лермонтова, но он в лермонтовском творчестве увидел нечто близкое по своему духу славянофилам. Лермонтов, по его мнению,

«поэт не миросозерцания, а настроения, певец личной грусти, которая является отголоском практической русской, христианской грусти». Ключевский писал, что «в психологии Лермонтова отсутствуют гнев, возмущение и печаль, что источником лермонтовской грусти является не протест, а примирение с грустной действительностью». Лермонтов, по утверждению Ключевского, «не мог протестовать против светского общества, ему нечего было оплакивать, потому что в то время старые верования уцелели, а новые не успели дозреть до общественных идеалов. Это была только мечта отдельных умов, забежавших вперед». Ключевский не понял, что поэзия Лермонтова выражала настроения передовых слоев русского общества, ставших на путь революционного отрицания самодержавно-крепостнического строя в России, ее вековых «устоев». Ключевский утверждал, что «Лермонтов постепенно освобождался от разочарования и на последней ступени своего развития подошел к национально-религиозным настроениям». Тем самым Ключевский пытался превратить Лермонтова в выразителя идеалов смирения, религии и покорности.

Из больших работ о Лермонтове, вышедших в 1891 г., к 50-летней годовщине со дня смерти поэта, известны монографии П. А. Висковатова и Н. Котляревского.

Большое историко-литературное значение имеет работа Висковатова. Он дал развернутую биографию Лермонтова, над которой работал около десяти лет. Он широко использовал все имеющиеся биографические материалы и документы, опубликованные до него. Кроме того, он собрал целый ряд новых данных о Лермонтове, беседовал с современниками поэта, его знакомыми и родными. На основании всех этих материалов и художественного творчества поэта, значительная часть которого, по мнению Висковатова, имеет автобиографический характер, он подробно рассказал о жизни Лермонтова, о людях, окружавших поэта, о его эпохе и произведениях. Несмотря на огромную добросовестность Висковатова, на тщательные розыски им материалов, большую эрудицию, на огромную любовь к Лермонтову, его работа имеет ряд существенных недостатков. Висковатов исходил из славянофильских позиций. Он доказывал вредность влияний Запада на развитие русской общественной мысли, утверждая, что Лермонтов в своих воззрениях был близок к славянофилам. Эта точка зрения была высказана Висковатовым еще в 1884 г. в его статье «Славянофильские симпатии Лермонтова». Висковатов приходил к выводу, что, «будь жив Лермонтов, он бы смирился, пришел бы к гармонии с самим собой, легче бы спускался с высот своей идейной жизни».

Кроме того, Висковатов не всегда подходил критически к используемым материалам и высказываниям о Лермонтове и рассматривал многие художественные произведения поэта как непосредственно автобиографический материал. Несмотря на все эти недостатки, работа Висковатова является ценной биографией Лермонтова. В ней собран богатый фактический материал, сделаны интересные наблюдения и сопоставления, рассказывается о том, что собой представляли люди, окружавшие поэта, какое влияние они имели на Лермонтова и на его произведения. Следует отметить, что Висковатов не претендовал на литературно-критический анализ творчества поэта. Он сам писал, что «постарался проследить жизнь поэта шаг за шагом, касаясь его творчества в связи с биографией», т. е. подчеркивал, что он специально не занимался литературоведческим анализом.

Эту задачу поставил пред собой Н. Котляревский. В книге Н. Котляревского «Михаил Юрьевич Лермонтов» (1891 г.) жизнь, литературная деятельность, мировоззрение и облик поэта, истолкованные в либеральном духе, даны в связи с эпохой, общественно-политическими и литературными влияниями.

Ни один исследователь лермонтовского творчества, будь он литературовед, критик, историк или публицист, не мог пройти мимо основного вопроса — о направлении лермонтовской поэзии, о ее общественно-политической роли. Решением этого вопроса определялась глубина, ценность, внутреннее содержание исследовательской работы.

В период между юбилеями 1891 и 1914 г. передовая роль поэзии Лермонтова, на которую впервые указала революционно-демократическая критика, была наиболее правильно понята и оценена марксистской критикой в лице Плеханова.

Плеханов не написал специальной статьи, о Лермонтове, но в статье «Герцен и крепостное право» он указывал, что «Лермонтову, как и Герцену, тоже не чужды были свободолюбивые стремления в своей юности». Плеханов видел в Лермонтове поэта, выражавшего настроения, близкие демократу Герцену. Сравнивая Лермонтова с Герценом и Белинским, Плеханов писал: «Герцена и Белинского спасло сочувствие в кружках единомышленников. Они потому избежали лермонтовского разочарования, и жизнь их не превратилась в ровный путь без цели». По утверждению Плеханова, «в поэзии Лермонтова преобладает нота индивидуального протеста гордой и независимой личности против общественной среды». Плеханов не занимался специальным исследованием лермонтовского творчества, и поэтому он конкретно не раскрыл социального смысла лермонтовского протеста. Однако, зная трактовку Плехановым протеста Пушкина против «великосветской черни», можно сказать с уверенностью, что плехановская оценка Лермонтова шла в том же направлении, как и оценка Чернышевского и Добролюбова.

Высоко оценил Лермонтова как поэта, негодовавшего против окружающей его действительности, известный критик Евг. Соловьев (Андреевич): «Негодование Лермонтова было чем-то новым и неслыханным, в этом негодовании русский человек впервые осознал себя воистину человеком; негодование Лермонтова передалось Герцену и выразилось у Белинского, потом у Добролюбова и у Щедрина. В литературе создался протестующий тон, что так не нравилось сторонникам славянофильства». Так Соловьев-Андреевич устанавливал влияние Лермонтова на последующую русскую литературу и критику.

Во имя чего негодовал Лермонтов? — спрашивал критик. «Не во имя прошлого, прошлое он заклеймил, к настоящему Лермонтов относился негодующе». Но во имя какого будущего негодовал Лермонтов?

По мнению критика, из всех чувств «особенно сильно было развито в Лермонтове чувство человеческого достоинства». По мнению Соловьева-Андреевича, Лермонтов подымал свой протест «во имя человеческого достоинства». Подчеркивая гуманизм лермонтовского творчества, Соловьев-Андреевич не сумел, однако, показать связи поэта с классовой и политической борьбой, которая велась в николаевской России в эту эпоху. Вместо того чтобы подчеркнуть роль общественной обстановки и революционных идей, формировавших Лермонтова, Соловьев-Андреевич указывал, что это было «возмущение гордого человека, не желающего быть приниженным».

Появление декаданса и символизма в русской литературе конца XIX и начала XX в. тесно переплеталось с реакционной философией Ницше, религиозным мистицизмом и упадочничеством, особенно ярко проявившимися в годы реакции после поражения революции 1905 г.

Эти реакционные позиции обнаружились еще в конце XIX в. в речи философа и публициста Вл. Соловьева, которая была напечатана в кн. 2-й «Вестника Европы» за 1899 г. В этой речи Вл. Соловьев рассматривал Лермонтова как прямого родоначальника «ницшеанства».

Вл. Соловьев видел в поэзии Лермонтова борьбу религиозного чувства с демонизмом. Он называл первой и основной особенностью лермонтовского гения «страшную напряженность и сосредоточенность мысли на себе, на своем «я», страшную силу личного чувства»; другой особенностью он считал «способность переступать в чувстве и созерцании через границы обычного порядка явлений и схватывать запредельную сторону жизни и жизненных отношений»: Вывод, к которому приходил Вл. Соловьев в оценке характера поэзии Лермонтова, заключался в том, что «Лермонтов не был занят ни мировыми, историческими судьбами своего отечества, ни судьбою своих ближних, а единственно только своей собственной судьбой».

Так же как и Вл. Соловьев, резко подчеркивал субъективизм и индивидуализм Лермонтова В. В. Розанов, который заявлял, что «нельзя отнять у Лермонтова звездное и царственное», т. е. религиозное, что «нельзя у него оспорить подлинно стихийное начало». Все историческое значение творчества Лермонтова, в том числе такого крупнейшего произведения, как «Демон», сводилось Розановым к мистике.

В том же духе религиозности и мистицизма была дана оценка Лермонтова поэтами и критиками символизма и импрессионизма — Мережковским, Айхенвальдом и др.

В своей работе «Лермонтов — поэт сверхчеловечества» (1909) Мережковский писал, что «Пушкин — дневное, а Лермонтов — ночное светило русской поэзии», что «у Пушкина — созерцательность, а у Лермонтова — действенность»; что и «Пушкин, и Гоголь, и Достоевский, и Толстой — все смирялись, один Лермонтов не смирился». В чем же источник лермонтовского бунта по Мережковскому? Конечно, не в революционном отрицании. Мережковский отрицал революционность Лермонтова. Бунтарство Лермонтова истолковывалось Мережковским в религиозно-мистическом духе. Тем самым Мережковский искажал облик великого поэта, протестовавшего против общественного угнетения, против конкретных явлений современного ему общества. Мережковский отрицал социальную правдивость творчества Лермонтова и его общественно-историческое значение.

Ю. Айхенвальд («Силуэты русских писателей», 1906) определял путь Лермонтова как путь от «демонизма» к религиозности, от озлобления к прощению. Айхенвальд и Мережковский не внесли ничего нового в оценку лермонтовского творчества. Они повторили то, что было сказано до них Достоевским и Вл. Соловьевым. Отрицательное отношение к поэзии Лермонтова высказал один из видных поэтов-символистов — Бальмонт. Он просто отрицал Лермонтова как поэта, поскольку творчество его не являлось образцом чистого искусства. Бальмонт противопоставлял Тютчева и Фета Пушкину и Лермонтову («Горные вершины», кн. I, 1904, «О русских поэтах»), заявляя, что первые значительно выше последних, ибо «Пушкин и Лермонтов задаются дидактической целью, а у Тютчева и Фета выражена психология художественной натуры».

Бальмонт писал, что «поэзия Пушкина и Лермонтова реалистична, она отражает жизнь и далека от таинственности». Лермонтов, как и Пушкин был неприемлем для Бальмонта, который исходил из взгляда, что «художественное творчество независимо от жизни, потому что из мертвых листьев оно умеет делать золотые узоры».

В 1914 г. состоялось празднование столетней годовщины со дня рождения Лермонтова. К этой юбилейной дате во многих городах были изданы книги о Лермонтове. В большинстве своем это были краткие биографии Лермонтова с текстом избранных произведений или статьи об отдельных произведениях поэта, в которых повторялись взгляды, высказанные либерально-консервативной критикой в юбилейные дни 1891 г. Кроме того, вышел ряд больших работ исследовательского характера о творчестве Лермонтова.

Из больших исследовательских работ о Лермонтове необходимо остановиться на книге Овсянико-Куликовского («М. Ю. Лермонтов», 1914). Исходя из позиций психологической школы, Овсянико-Куликовский видел в Лермонтове эгоцентрика и в то же время прирожденного моралиста, проповедника и обличителя. По его мнению, «важнейшие образы поэта субъективны, и в них Лермонтов воспроизводил самого себя или некоторые общественные стороны своей натуры». Овсянико-Куликовский, однако, не ограничился этим утверждением. Он заявлял, что «Лермонтов превосходно, тонко и вдумчиво наблюдал людей и жизнь», что «в нем созревал великий объективный поэт». Он возражал Ключевскому, утверждая, что «у Лермонтова была гордая вражда с небом и меньше всего покорности», что «у Лермонтова не видно того проявления русского религиозного настроения, которое подводится под формулу «да будет воля твоя». Овсянико-Куликовский рассматривал Лермонтова как «поэта, в котором созревал великий художник-реалист, приближавшийся к пушкинской красоте выражения и законченному реализму».

Л. Семенов в книге «Лермонтов и Толстой» стремился показать, как Лермонтов влиял на творчество Толстого. Но в этой работе, как и в ряде других, Семенов исходил из тех взглядов, что «стремление к небу и влечение к земным тревогам и утехам постоянно боролись в душе поэта; верх одерживало то первое, то второе. Иногда наступало примирение». Такое абстрактное истолкование творчества Лермонтова, как и ряд весьма внешних и неглубоких сопоставлений Лермонтова и Толстого, чрезвычайно отражается на содержательности работы Л. Семенова.

Большой материал о влиянии Пушкина на Лермонтова собран в работе Б. В. Неймана «Пушкин и Лермонтов».

За год до юбилея вышел 5-й том Полного собрания сочинений Лермонтова издания Академии наук, под редакцией проф. Абрамовича. В этом томе был помещен ряд исследовательских работ о Лермонтове, в большинстве принадлежавших проф. Абрамовичу. Среди них — материалы для биографии и литературной характеристики Лермонтова, обзор литературы о Лермонтове, статьи о языке и стихе Лермонтова и ряд других статей, как, например, «Лермонтов у славян, немцев, французов и англичан», «Лермонтов-художник» и др. Это издание как бы подводило итог русскому лермонтоведению почти за семьдесят пять лет. Основной недостаток книги — сухое, казенное изложение фактов и событий, объективистское отношение к материалу, — Абрамович сознательно избегал обобщений и выводов.

Этого недостатка в основном удалось избежать авторам сборника «Венок Лермонтову», вышедшего в 1914 г. Все критики, подводившие итоги лермонтовскому юбилею, указывали на сборник

«Венок Лермонтову» как на ценную работу. Этот сборник, в котором разработаны интересные проблемы лермонтовского творчества, не отличается, однако, единством взглядов. Взгляды и убеждения авторов сборника довольно различны. Наряду со статьями, в которых утверждается бунтарский дух поэзии Лермонтова, ее общественное значение и реализм, говорится о смирении поэта, о религиозности его поэзии, о близости ее к символизму и импрессионизму. Но эти недочеты не исключают большого значения сборника.

В статье «Земля и небо в поэзии Лермонтова» Сакулин отвергал утверждение реакционной критики, будто у Лермонтова имеются элементы немецкого идеалистического романтизма, поэтического лунатизма (Спасович), мистического движения «оттуда и сюда» (Мережковский). Вместе с тем Сакулин утверждал, что у «Лермонтова действенность преобладает над созерцательностью». По его мнению, у Лермонтова «нет пессимизма, у него власть земли борется с властью неба, в его творчестве ярко выступает любовь к жизни и бунт против неба». Сакулин подчеркнул связь между поэзией Лермонтова и идеями молодой России. «То, что Лермонтов переживает непосредственно как поэт и отражает в своем творчестве, составляет содержание идейных исканий Белинского и Герцена», — писал он. Лермонтов — «поэт молодой России, той ее части, которая готовила стране свободных и сильных духом граждан».

Эта же позиция находит отражение в другой статье — «Поэтическая исповедь русского интеллигента 30—40-х годов», автором которой является Н. Л. Бродский. Характеризуя эпоху Лермонтова, Бродский показывает, что думы Лермонтова были мыслями Герцена, Белинского, Станкевича. Он отмечает общие черты интересов и настроений, которые были у Белинского и у Лермонтова. По утверждению Бродского, «Лермонтов лелеял идеал гармонически развитой личности; будучи певцом свободной личности, он желал и общественно-политической свободы». Анализируя творчество Лермонтова, Н. Л. Бродский указал, что «социальные интересы Лермонтова были прежде всего направлены в сторону крепостной деревни», что «он рано задумался над крестьянским вопросом, почувствовал своей русской душой его преимущественное значение в русской жизни». Лермонтов, по его мнению, «заинтересовался и судьбой разночинца и вообще он не оставался чужд всему передовому того времени, в частности идеям сенсимонизма, идеям эмансипации женщины».

В целом статья Н. Л. Бродского является чрезвычайно интересной для понимания истоков мировоззрения Лермонтова, его связи с эпохой, с русским освободительным движением. Следующая статья С. В. Шувалова — «О влиянии на творчество Лермонтова, русской и европейской поэзии» — также имеет большое историко-литературное значение как результат тщательной исследовательской работы. Автор делает правильные выводы о том, что Лермонтов обязан многим русской литературе, но что он не подчинился ни одному влиянию, а шел своей дорогой. По мнению Шувалова, «во всех сопоставлениях и параллелях Лермонтова с западноевропейскими писателями много спорного. Влияние могло быть, но было ли на самом деле — неизвестно». Шувалов справедливо утверждал самобытность поэзии Лермонтова.

И. Н. Розанов в статье «Отзвуки Лермонтова» утверждал, что «Лермонтов поэт общественной мысли». На большом фактическом материале И. Н. Розанов показал, как творчество Лермонтова воздействовало на последующую русскую литературу.

Статья Мендельсона «Народные мотивы в поэзии Лермонтова» являлась не только итогом ряда работ исследователей о взаимосвязи поэзии Лермонтова и фольклора. Мендельсон сделал новые интересные сближения лермонтовских мотивов с устным народным творчеством. Значительная часть статьи посвящена разбору «Песни про купца Калашникова», в которой так ярко выступает народно-песенная струя.

Необходимо еще остановиться на статье В. Фишера «О поэтике Лермонтова». Художественное мастерство Лермонтова было мало изучено, критика мало останавливалась на стиле и художественных приемах поэта. В. Фишер в своей статье показал, что у Лермонтова «наблюдается большая устойчивость образов при неустойчивости сюжетов». Он доказывал, что творчество Лермонтова по художественному мастерству — одно из совершеннейших явлений русской литературы. Но среди интересных наблюдений Фишера над стилем Лермонтова встречаются необоснованные, субъективно-вкусовые» оценки, формалистические утверждения.

В целом «Венок Лермонтову» является ценным сборником, в котором даны интересные исследования лермонтовского творчества. Однако для сегодняшнего дня эти исследования недостаточны. Вопросы, поставленные в этом сборнике, как и в ряде других работ, нуждаются в переоценке на основе новых материалов о Лермонтове и тех принципиальных позиций, из которых исходит наше марксистско-ленинское литературоведение в оценке великих писателей прошлого.

Подводя итоги литературе рассматриваемого периода, особенно литературе юбилейной, изданной в 1914 г., необходимо указать, что эта дата значительно продвинула вперед литературоведческую мысль в изучении творчества Лермонтова.

При всей многочисленности изысканий в области лермонтоведения многие вопросы не могли быть еще разрешены. Необходима была ясная, четкая концепция, которая могла бы объяснить все творчество поэта, исходя из противоречий общественной жизни в России 30-х гг., которая связала бы лермонтовское творчество с революционным движением эпохи. К этому направлены усилия советского литературоведения, овладевающего самым высоким научным методом, методом марксизма-ленинизма.

В первых работах о Лермонтове, вышедших в советскую эпоху, еще нашли свое отражение ошибки формалистического и вульгаризаторского характера. Формалистской, по своей методологической основе, была, например, работа Эйхенбаума «Лермонтов» (1924). Кроме того, в своих взглядах на роль и значение поэзии Лермонтова Эйхенбаум солидаризировался с Шевыревым, утверждавшим тезис о «протеизме» Лермонтова. Благодаря утверждениям о подражательности и эклектичности творчества Лермонтова Эйхенбаум приходил фактически к отрицанию огромного значения Лермонтова в развитии русской реалистической литературы. Следует отметить, что Эйхенбаум давно отказался от этой своей точки зрения и изменил оценку Лермонтова в последующих своих работах, имеющих очень большое и очень важное значение для изучения жизни и творчества поэта. Следует отметить также, что Б. М. Эйхенбаум очень много сделал для установления точных текстов произведений Лермонтова.

Элементы эмпиризма и внешнего, формально-описательного подхода к творчеству Лермонтова имеются в работе С. В. Шувалова («М. Ю. Лермонтов», 1924). Но в этой работе есть и ряд положительных моментов. Шувалов отрицал славянофильские влияния на Лермонтова и сближал Лермонтова с идеями Белинского и Герцена.

На ряде других книг сказалось отрицательное влияние вульгарного социологизма. Такова, например, книга Яковлева «Лермонтов как драматург», интересная привлечением материала западноевропейской драматургии для исследования источников драматургии Лермонтова.

Формалистические и вульгаризаторские ошибки нашли свое отражение в целом ряде статей о Лермонтове, написанных в эти годы. Борьба партии и ее центрального органа «Правда» с формализмом и вульгарным социологизмом помогли советскому литературоведению исправить свои ошибки в оценке великих художников прошлого. Об этом свидетельствуют и те статьи о Лермонтове, которые появились в периодических изданиях за последние годы; в частности следует указать на статью Юнович в «Большой советской энциклопедии» (1936, т. 36). Работа С. Дурылина «Как работал Лермонтов» (1934) является чрезвычайно ценной благодаря тонкому анализу стиля Лермонтова, прекрасной характеристике нарастания реалистических тенденций в творчестве Лермонтова, богатству наблюдений.

Советские литературоведы пока недостаточно занимались исследованием Лермонтова. Никак нельзя сравнить то, что сделано в области изучения творчества Пушкина, с тем, что сделано в изучении творчества Лермонтова. Несомненно, предстоящий столетний юбилей со дня смерти Лермонтова вызовет оживление в советском лермонтоведении.

Большое принципиальное значение для оценки Лермонтова имеют статьи великого пролетарского писателя М. Горького и А. В. Луначарского.

Статья Луначарского о Лермонтове была написана в 1926 г. В этой статье Луначарский дает общую оценку поэзии Лермонтова. Ему первому принадлежит известное определение, гласящее, что «Лермонтов — эхо декабрьских настроений». Лермонтов, по утверждению Луначарского, «до конца своей жизни оставался верным революции. Гигантская заслуга Лермонтова в том, что он, понимая отсутствие выхода на революционную дорогу, не мирился с действительностью». Луначарский указывал на глубину протестующего характера Лермонтова, на то, что поэт «ненавидит большой свет… жандармское самодержавие». Дуэль Лермонтова была, по его мнению, формой убийства, ибо поэт «мозолил обществу глаза». Луначарский отметил, что в ранних стихах Лермонтова особенно ярко отразились его революционные настроения, указывал на дух мятежа и протеста в «Песне про купца Калашникова». Калашников изображен, по его мнению, как «представитель народа», протестующего против царского произвола. Луначарский высмеял критиков, которые пытались определить «Песнь про купца Калашникова» как произведение примирительного характера. «Ослепительным метеором, — писал Луначарский, — промелькнул гений Лермонтова на сумрачном небе 30-х годов».

Эта точка зрения Луначарского целиком совпадает с тем, что писал о Лермонтове М. Горький в 1907—1908 гг. в своей «Истории литературы для народа». На основе этих материалов, которые стали известны лишь в 1937 г., мы можем себе представить, как еще 30 лет назад оценивал Лермонтова М. Горький. Эти материалы свидетельствуют, что еще тогда, в годы реакции, когда в русской критике подвизались контрреволюционные, кадетские писатели, подобные авторам сборника «Вехи», М. Горький как представитель марксистской критики создал облик «тоскующего Лермонтова, жаждущего борьбы, действий», и видел в Лермонтове большого художника-реалиста. Анализируя причины тоски и пессимизма Лермонтова, Горький писал, что в этом пессимизме было «презрение к современности и отрицание ее, жажда борьбы и тоска, и отчаяние от сознания… бессилия». Горький указывал на стремление Лермонтова к действованию, на то, что в его стихах звучат яркие ноты жажды желанного дела, «активного вмешательства в жизнь». По мнению Горького, Лермонтов нашел бы свой путь, ибо он является достойным преемником Пушкина. Стихотворение «Смерть поэта» Горький назвал одним из самых «сильнейших стихотворений в русской поэзии». Горький видел глубокую связь между Пушкиным и Лермонтовым, между Онегиным и Печориным и указывал на большое обобщающее значение образа Печорина.

Эти высказывания Горького, сделанные еще до Великой Октябрьской социалистической революции, преемственно связанные с революционно-демократической критикой, и являются наряду с высказываниями Плеханова и Луначарского исходными положениями для марксистско-ленинского исследования творчества Лермонтова.

Подводя общий итог оценке Лермонтова русской критикой почти за 100 лет, мы видим, что суд потомства над Лермонтовым был далеко не единодушен. Но другим он и не мог быть! Ленин писал о том, что в каждой национальной культуре есть две национальных культуры: «Есть великорусская культура Пуришкевичей, Гучковых и Струве, — но есть также великорусская культура, характеризуемая именами Чернышевского и Плеханова» (Ленин, т. XVII, стр. 143). Борьба за Лермонтова в русской критике может быть понята лишь в связи с этой ленинской характеристикой двух культур.

Уже в 40-х годах, начиная со статей Шевырева и его единомышленников, можно видеть, как делается попытка исказить лермонтовское творчество, найти в нем черты религии, смирения и покорности самодержавию. В 60—70-х годах эту линию продолжают статьи Ап. Григорьева и Достоевского; позже, в 90-х годах, — Вл. Соловьев, В. Розанов, а затем Мережковский, Айхенвальд и Волынский.

Другая линия идет от Белинского к Чернышевскому и Добролюбову, от них к Плеханову, а затем к Горькому и Луначарскому.

Наличие в русской критике этих двух ярко выраженных линий борьбы за Лермонтова не исключает того, что имелись и своеобразные ответвления от них, на которых мы останавливались. Но все же борьбу за Лермонтова на протяжении почти ста лет определяли эти две основные линии. В разработке лермонтовского творчества наиболее ценными являются утверждения революционно-демократической и марксистской критики, сумевшей высоко оценить историческую роль поэзии Лермонтова, его огромное мастерство и великие заслуги перед русской литературой.