Урбан А. Мир Лермонтова и Лермонтов в мире:[Текст ]/ А. Урбан // Звезда.-1983.- №6.-С.1985 – 1989.

Урбан А. Мир Лермонтова и Лермонтов в мире:[Текст ]/ А. Урбан // Звезда.-1983.- №6.-С.1985 – 1989.

«Какое энергическое, простое, львиное лицо,— писал А. А. Краевскому поэт В. И. Красов, видевший Лермонтова в зале Благородного собрания в канун его отъезда на Кавказ.— Он был грустен и. когда уходил из собрания в своем армейском мундире и с кавказским кивером, у меня сжалось сердце — так мне жаль его было». Дальше Красов спрашивал: «Не возвращен ли он?» Письмо написано в июле 1841 года. Возможно, Лермонтов уже был мертв, убитый на дуэли 15 июля.

Почти в то же время В. Г. Белинский — В. П. Боткину: «Львиная натура!  Страшный  и могучий дух!»

«Железный характер», — скажет позже А. В. Дружинин.

Повторяясь и варьируясь, подобного рода характеристики складываются в одну общую: человек необыкновенной душевной мощи, глубоко страдающий, натура волевая и смелая. «Эта русская разудалая голова так и рвется на нож»,— заметит Белинский после встречи с ним в Ордонансгаузе. Нож не замедлили подставить.

Для Лермонтова мыслить и действовать означало почти одно и то же. И он заходил в своих мыслях так далеко, что ощущал вокруг себя опасную пустоту. Но тем более он стремился к деятельному самоосуществлению, которое больше всего привязывало к жизни, спасая от одиночества.

С появлением «Смерти поэта» за Лермонтовым издали и вблизи следила вся читающая Россия. И в то время, когда он, подняв свой кухенрейтер вверх, с презрением ждал выстрела торопливо подбегающего к нему озлобленного Мартынова, его стихи повсеместно завоевывали ему друзей и единомышленников. Смерть Лермонтова была сразу же осознана как трагедия  национального  масштаба.

«Он полностью принадлежит к нашему, поколению»,— заявит Герцен, ставший на путь революционного действия. То есть к поколению Белинского, Станкевича, Огарева, Бакунина… Однако это лишь первоначальная точка отсчета. Дальше — вся русская литература. Лермонтов вошел в самое ее сердце, и она уже без него, как без Пушкина, была немыслима. Все попытки не заметить или развенчать этого «двадцатишестилетнего титана» оказались бесплодными. Лермонтов покорял   каждое   новое   поколение.

Создатели Лермонтовской энциклопедии (М., 1981) стремились показать Лермонтова во времени — среди его предшественников, современников, потомков. В национальном художественном самосознании и во взаимодействии с другими культурами. Или, как деловито сказано в обращении «К читателю»: «подытожить достижения лермонтоведения прежнего времени и наших дней», дать свод «сведений о жизни и творчестве поэта, о его литературном и бытовом окружении, о его предшественниках и последователях в русской и мировой литературе, об отражении его сюжетов и образов во всех областях искусства». Наконец, показать Лермонтова в нашей современности, Лермонтова среди нас — в поэзии, прозе, живописи, музыке, скульптуре, театре, кинематографе, большой  и  малой графике…

Личность и судьба Лермонтова до сих пор остаются загадочными. Детство с недетскими порывами и страстями. Полная драматических событий и превратностей жизнь. Трагическая ранняя гибель. Тайна дуэли -, похожей на убийство. Вулканическая внутренняя работа и внешняя замкнутость, скрытность. Скудость автобиографических материалов — немногим более полусотни сохранившихся писем и около полутора десятков личных записей. Противоречивость и бедность мемуарных источников. Стремительное творческое развитие, парадоксальным образом сочетающее романтический максимализм и реалистическую трезвость. Предельно четкое строение стиха и разветвленность подтекста, широта ассоциаций и творческих перекличек. «Субъективность» и одновременно многоголосие в лирике, очевидное стремление к объективизации жизненного опыта, особая лермонтовская пластика. Предельная искренность чувства и вместе с тем поразительная глубина и зрелость мысли.

В русской литературе сразу за именем Пушкина стоит имя Лермонтова. Всеобъемлющий пушкинский гений, поэт высочайшей гармонии. И поэт «субъективный», внесший в поэзию особый «лермонтовский элемент»; «поэт беспощадной мысли — истины», «поставивший вопрос о судьбах и правах человеческой личности» (Белинский). Редкостная разносторонность Пушкина и глубочайшая сосредоточенность Лермонтова. Казалось бы, здесь найдено соотношение ролей, отводящее Лермонтову место почетное, самостоятельное, однако же далекое от универсализма Пушкина.

Лермонтовская энциклопедия если не опровергает, то всем своим фактическим содержанием ставит эти утвердившиеся истины на иную почву. Необходимость Лермонтова для русской литературы оказалась столь же многосторонней, как и феномен Пушкина. Противоречивость, контрастность, конфликтность лермонтовского художественного сознания дала самые неожиданные и необыкновенно широкие ответвления.

Достоевский, борясь с «демонизмом» Лермонтова, встретился с «волновавшей его проблемой индивидуализма». Не без оглядки на лермонтовского героя пришел Достоевский к Раскольникову — «общему для двух писателей типу „наполеоновского человека”» (В. А. Туниманов). А «своим пристальным вниманием к путям и законам перерастания идеи-чувства, идеи-страсти в поступки, действие, поведение» Лермонтов предвосхитил психологизм Достоевского (Б. Т. Удодов), создавшего «тип героя-идеолога».

Совершенно иной тип героя и больше того — авторского самосознания — открыл для себя в Лермонтове Лев Толстой, который увидел в нем «самые высокие нравственные требования, лежащие под скрывающим их напущенным байронизмом», «вечное, сильное искание истины», «нравственную значительность». Лермонтов для Толстого «не литератор», что в его понимании значит — больше чем литератор: мыслитель, деятель, правдоискатель. «Каждое его слово было словом власть имеющего»,— говорил Толстой, восхищаясь его творческой мощью.

«Валерик» Лермонтова, где впервые в русской литературе война увидена изнутри, глазами участника, прямо ведет к севастопольскому циклу Толстого и, смело можно сказать, в наши дни к поэзии и прозе о Великой Отечественной. «Бородино», по словам самого Толстого, стало «зерном „Войны и мира”».

Давно также замечено, что толстовской «диалектике души», непосредственному изображению процесса чувствования, предшествовал лермонтовский психологизм — «стенограмма душевной жизни», хотя и «литературно упорядоченная»  (В. В. Виноградов).

Между  полюсами   прозы   XIX    века—   Дстоевским и Львом Толстым — целый спектр по-своему акцентированных отношений к Лермонтову. Он оказался значимым как для писателей натуральной школы с ее «негативным .пафосом», социальным критицизмом, интересом к страдающему человеку с его напряженным самоанализом (А. А. Жук), так и для славянофилов с их интересом к историческому прошлому русского народа, утверждению самобытности национальной культуры, положительного гражданского пафоса (Б. Ф. Егоров). «Песня… про купца Калашникова», «Бородино», «Казачья колыбельная песня» исполнены гордого национального самосознания. Однако Лермонтов был далек от народности, освященной сверху самодержавной властью. Его «Родина» не оставляла никаких разночтений на этот счет. Он вглядывался в крестьянскую Россию. И это чутко услышал Кольцов (Б. Т. Удодов), а позже Некрасов (И. А. Битюгова). Тема простого человека в лирике Лермонтова, исследованная в свое время Д. Е. Максимовым, связывала его творчество со всей демократической литературой XIX века.

 Вместе с тем Лермонтов был человеком европейской культуры. Причем в ее обостренной современной фазе. Лермонтов, по словам И. А. Гончарова, «вступил в новый период развития мысли, нового движения европейской и русской жизни».

«Герой нашего времени», исторически связанный с трактовкой темы «лишних людей», был в то время романом универсальным для последующего развития русской литературы. К нему обращались не только критики — Белинский, Чернышевский, Добролюбов,— на него оглядывалась вся большая проза XIX века: Герцен и Тургенев, Салтыков-Щедрин и Достоевский, Гончаров и Писемский… Печорин для Герцена — «лишний человек», потому что забежал далеко вперед, и оттого глубоко страдающий, одинокий, не находящий себе применения. Тургенев, Салтыков-Щедрин, Писемский дали многочисленные сниженные варианты этого типа. Однако и в том и в другом случае они опирались на лермонтовские открытия. В сложной фигуре Печорина была двойственность  “силы необъятные», созданные творить добро,— и черствый эгоизм, задатки расчетливого сердцееда, играющего юной неопытностью. Образ был настолько многогранным и объемным, что одно лишь смещение или усиление акцентов давало новый характер — от Батманова у Писемского до тургеневского Рудина.

Но дело, конечно, не только в социально-психологическом типе самого Печорина. Все художественное строение «Героя нашего времени» было великим открытием. Едва ли не первым в русской литературе Лермонтов заговорил о «высшем состоянии самопознания». В его романе есть все достоинства философской и психологической прозы с ее дневниковой откровенностью  и исповедальностью.

Острейшая наблюдательность Печорина подкрепляется глубоким самоанализом. Он непрерывно ставит мучительный эксперимент на себе и других. Подвергает смертельному испытанию свои нравственные силы. Его суждения, самоосуждения и воля к поступку при всей их противоречивости не бесплодны: «идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие». Он и жаждет, отказываясь от любой формы покоя, обрести   идею,   выразиться   в   действии.

Философичность Достоевского, психологизм Толстого, аналитичность Салтыкова-Щедрина, емкий лаконизм Чехова и Бунина питались открытиями Лермонтова, сделанными в «Герое нашего времени».

На новой глубине в своей обращенности к внутреннему человеку творчество Лермонтова было всеобъемлющим, универсальным. «Из этой прозы,— писал А. Н.Толстой,— и Тургенев, и Гончаров, и Достоевский, и Лев Толстой, и Чехов». Обширный и разнообразный материал — от статей обобщающих до монографических миниатюр— делает эту важную мысль подробно обоснованной и очевидной.

Примечательно и то, что Лермонтов оказался притягательным даже для писателей, далеких от него по стилю.

А. М. Ремизов чувствовал свою близкую «до боли», «кровную» связь с  Лермонтовым   (Т.  П.  Голованова).

Б. А. Пильняк, написавший био¬рафическую повесть «Штосс в жизнь», хотел «чокнуться временем сердца о сердце» с Лермонтовым (Т. Л. Никольская),

Поэзия и проза В. В. Хлебникова пропитаны лермонтовскими темами и образами. Он защищал его музу «желчи и горечи» от «приобретателей». В своих друзьях по цеху видел лермонтовские черты   (А. Е.  Парнис).

Лермонтов был необходим М. М. Пришвину, А. А. Фадееву, К. Г. Паустовскому…

Переводить Лермонтова на иностранные языки начали еще при жизни. «Герой нашего времени» в течение столетия обошел чуть ли не весь мир — это показано в подробных обзорах. Понятно, что Лермонтов был интересен и близок Мицкевичу, Словацкому или позже Юлиану Тувиму. Русская и польская литература были издавна связаны между собою. Немалую роль играло и родство славянских языков.

Но настанет XX век, и норвежский писатель Кнут Гамсун назовет Лермонтова среди «величайших гигантов поэзии». А Печорин послужит прообразом лейтенанта Глана в его романах. Проблема индивидуализма, поставленная Лермонтовым, приобретет новую остроту   (Д. М. Шарапхих),

Ирландский писатель Джсймс-Джойс в юности зачитывается Лермонтовым. Автобиографический «Портрет художника в юности» он первоначально назвал «Стивен герой». «Я знаю лишь одну книгу, похожую на мою, это — «Герой нашего времени» Лермонтова»,— писал Джойс (Т. П. Ден).

Большое значение имел Лермонтов в творческой судьбе австрийского поэта Рильке.

Яркая  глава — Лермонтов в литературе народов СССР. Это было поистине триумфальное шествие. Особенно в Закавказье.

Влияние Лермонтова-поэта на первый взгляд кажется не столь широким. Поэтические индивидуальности выглядят более обособленными. Однако Фет, Аполлон Григорьев, Полонский начинали свой путь под сильнейшим влиянием Лермонтова. А если брать вершины — Некрасова, Блока, Маяковского, Есенина,— «лермонтовский элемент» в их поэзии очевиден. Тут контакт с Лермонтовым на ином уровне — по гражданскому темпераменту, по страсти, искренности и глубине самоанализа. «Он был Лермонтов нашей эпохи»,— писал о Блоке Чуковский. «Мы общей лирики лента»,— утверждал свою связь с великим предшественником Маяковский. Постоянным спутником был Лермонтов для Есенина: «Я полон дум о них, ушедших и великих». Пастернак видел в творчестве Лермонтова — «предвестие поэзии и прозы наших дней».

И опять мы приходим к всепроникающему действию его творчества. Авторы энциклопедии последовательно показывают мощную традицию — жизнь  Лермонтова  в  других.

Но главный ее предмет прежде всего сам Лермонтов, его биография, личность, творчество. Статьи о предках и потомках поэта, о его учении, военной службе, маршрутах передвижений, обстоятельствах дуэли и смерти. Ценнейшие сведения о лермонтовском окружении — о близких и дальних родственниках, учителях, сослуживцах, светских знакомых, друзьях и врагах.

Особенно подробно и многогранно представлено в энциклопедии творчество Лермонтова. Включены справки буквально ко всем текстам поэта — от крупнейших его поэм, таких, как «Демон» и «Мцыри», до эпиграмм и незаконченных заметок, набросков, отрывков. В зависимости от значения текстов составлены и их описания. Иногда это краткие сведения, малоотличающиеся от комментария к собранию сочинений. Чаще — сочетание фактических данных с обстоятельным анализом внутреннего содержания и стиля, отражающим современный взгляд на вещь. Это относится прежде всего к произведениям зрелого Лермонтова. Во многих случаях изложены другие точки зрения, спорные моменты и нерешенные проблемы.

 Иными словами, анализ доведен до того предела, за которым должен последовать новый научный поиск. Образцовые в этом смысле статьи с «Демоне» (Э. Э. Найдич, И. Б. Роднянская), «Как часто пестрою толпою окружен» (Л. Н. Назарова, Э- Э. Найдич), «Родина» (В. А. Мануйлов), «Сон» (Л. М. Щемелева, Т. Г. Динесман) и многие прочие. Они словно предваряют обобщающие статьи, исследующие художественный мир Лермонтова — автобиографизм, иронию, историзм, исповедальность, психологизм, символы, стилизации, сюжеты, фантастику… Каждому из этих аспектов посвящены статьи, отличающиеся конкретностью и деловитостью.

Над ними надстраиваются статьи, в которых лермонтовское наследие рассматривается в теоретическом плане: «Мотивы поэзии Лермонтова», «Романтизм и реализм», «Творческий процесс»,  «Этический  идеал»…

Энциклопедия задумана и осуществлена не как узкое справочное издание, но как всеобъемлющий труд, который не только обобщает все достижения лермонтоведения, но и ставит оригинальные проблемы, намечает новые пути. В печати уже отмечалось, что Лермонтовская энциклопедия и недавно изданная Шевченковская энциклопедия в этом смысле — явления уникальные даже на фоне многочисленных зарубежных изданий такого рода.

Впереди, надо думать, энциклопедии, посвященные другим писателям — от Пушкина до Маяковского, так что лермонтовская — первая в этом ряду — имеет принципиальное значение.

Начнем с главного, с того, что энциклопедия — это прежде всего энциклопедия. И потому, сколь бы ни были занимательны и оригинальны ее проблемные статьи, преимущество остается за полнотой собранных, систематизированных и осмысленных фактов. Точность, четкость, краткость, содержательность — основа всякого энциклопедического издания. В лермонтовской много прекрасных статей, отличающихся исключительной информативностью, таких, как «Лермонтоведение» и «Издания» (В, Э. Вацуро), «Рукописи» (Т. П. Голованова), «Кружок шестнадцати» (Э. Г. Герштейн), «Живописное наследие» (Н. П. Пахо-мов), «Иллюстрирование произведений» (Т. Г. Динесман)… Это в полном смысле энциклопедические статьи, дающие свод необходимых сведений, а порою и идей. В них дана не только сумма знаний, но и динамика их накоплений  и   интерпретации.

Однако порой хочется, чтобы энциклопедия была еще в большей степени энциклопедией. Статья «Лермонтоведение» никак не может заменить статей об отдельных лермонтоведах. Если дореволюционные исследователи  и    издатели  еще  выборочно  представлены, то из советских удостоились этой чести только Эйхенбаум и Андроников. И получается, что ничем не примечательному А. Скабичевскому посвящена отдельная справка. Но ни для В. А. Мануйлова, ни для А. Андреева-Кривича, К. Н. Григорьяна, Н. Л. Бродского, В. Э. Вацуро, Э. Г. Герштейн, Д. Е. Максимова, Э. Э. Найдича, Л. П. Семенова, много сделавших для лермонтоведения, места не нашлось. И к этим именам можно добавить  еще добрый десяток.

Скромность излишняя. Статьи о лермонтоведах позволили бы более широко выявить разные точки зрения, подходы, интерпретации, идеи в их индивидуальном осуществлении. И то, что кажется достаточно абстрактным в обобщающих статьях, обрело бы здесь конкретное место и значение.

При всей существенности статей теоретического характера (типа «Мотивов»), они дают мало нового по сравнению с интерпретациями отдельных стихотворений, а материал их часто дублирует эти разборы, как, впрочем, и сами статьи тоже во многом дублируют друг друга. Повторов в энциклопедии много. Нет даже четкого деления. Почему, например, из «Мотивов» лирики Лермонтова выделены в специальные статьи «Религиозные мотивы», «Боготворческие мотивы», остается тайной. В то же время понятие мотивов настолько широко и неопределенно, что к описанным в статье можно добавить и немало других. Тут, кажется, энциклопедия переходит границы своего жанра.

С другой стороны, явное упущение — отсутствие такой обобщающей статьи, как «Мемуары». Ведь то, что есть статьи о знакомых Лермонтова, в которых упоминается и об их воспоминаниях, дела не меняет. Мемуары— один из важнейших источников изучения биографии и личности поэта. Лермонтовская мемуаристка крайне запутанна и противоречива, и критический обзор этого сложного материала, подобный статье Вацуро о лермонтоведении, просто необходим. Тут энциклопедическая дотошность, конкретность и точность могли бы сыграть важную роль. Ориентирование в этом материале — дело трудное, и помощь энциклопедии была бы незаменимой.

Среди дельных справочных статей необходимо назвать обзоры «Русская литература XIX века и Лермонтов* (А. И. Журавлева, В. М. Маркович) и «Советская литература и Лермонтов» (Т. П. Голованова). Кроме обзоров в энциклопедию включены также персональные статьи о многих прозаиках и поэтах, соприкасавшихся с лермонтовской темой,— о П. Павленко, С. Сергееве-Ценском, К. Паустовском, П. Антокольском,

К. Симонове, Я. Смелякове, Б. Ахмадулиной… Жаль, однако, что нет статей о Н. Ушакове, в стихах которого немсккх реминисценций, Лермонтов был спутником всей его творческой жизни, О Вл. Соколове — авторе интересного цикла стихотворений о Лермонтове. Нет о них упоминаний и в обзоре. Более пристального внимания заслуживает Лермонтовская тема у Е. Евтушенко.

Но это — текущая литература. Неполнота здесь неизбежна.

В ряде случаев энциклопедия указывает на неизученность темы. А. И, Журавлева, например, утверждает: «Почти неисследованная тема «Лермонтов и русская поэзия XVIII в.»… но едва ли здесь обнаружатся какие-то непосредственные контакты». Не слишком ли категорично? Между тем А. П. Шан-Гирей приводит список чтений четырнадцатилетнего Лермонтова: «Тут я первый паз увидел русские стихи у Мишеля: Ломоносова, Державина Дмитриева. Озерова, Батюшкова,   Крылова.   Жуковского…»

Не следует пренебрегать этими сведениями. Достаточно положить рядом «Смерть поэта» и «Властителям и судиям» Державина: «Восстал всевышний бог, да судит земных богов во сонме их»; «Приди, суди, карай лукавых». И лермонтовское: «Но есть и божий суд, наперсники разврата! Есть грозных! суд: он ждет…» Это как раз похоже на «непосредственные контакты». Статьи о Державине в энциклопедии нет, хотя, правда, есть о Ломоносове, Крылове, Жуковском.

Подобного рода упущения говорят нe столько о недостатках издания, сколько о белых пятнах в лермонтоведении. Побуждают к новому поиску. Ведь    не    случайно    же    отсутствует статья о мемуарах.

До сих пор идут споры о достоверности многих из них. Споры неоконченные, нуждающиеся в новых фактах и доказательствах. И, наверное, они отыщутся. Характерный пример. Вацуро статью о Н, М. Языкове заключает словами, что «отзывы его о поэте неизвестны, знакомство его с поэзией Лермонтова несомненно». Прошло немного времени, и в недавно изданном однотомнике Языкова (Л., «Художественная литература», 1982) мы можем прочитать впервые опубликованный энергичный отзыв о «Герое нашего времени». Правда, отзыв неблагоприятный. Но факт подтвердил догадку и стал основой для новых интерпретаций.

Выход Лермонтовской энциклопедии дал повод для «литературных мечтаний» об энциклопедиях, посвященных другим писателям. Будем надеяться, что ее успех пробудит дремлющие силы коллективов, занимающихся иными темами.

Создание лермонтовской было делом энтузиастов, бескорыстным подвигом, выражением любви к великому поэту. Энциклопедия сразу перевела наши отношения с поэтом в новое качество. Свою любовь мы сейчас можем подтвердить знанием. Разрозненные факты охватить одним взглядом, объединяя их с другими, находящимися рядом. Лермонтов стал для нас ближе, понятнее, и с уверенностью можно сказать — больше, чем представлялось прежде. Лермонтов, как энергично действующее лицо в русской и мировой культуре, помогающий нам понять нас самих. Человек с мятежной гражданской совестью. Художник глубокой правды.