Кацура,  А. В. “В России следуют правилам чести так же  строго, как и везде…” [Текст] / А.В.Кацура.- //  Поединок чести. Дуэль в истории Росси.- М.: Радуга, 1999.- 344 с.

 

                                                                                         Оборотясь, без лишних слов

                                                                                          Сказал, что он всегда готов.

                                                                                                                          Пушкин

 

 

 

                                                                              За грусть и желчь в своем лице

                                                                                                

                                                                              Кипенья жолтых рек достоин,

                                                                  Он, как поэт и офицер,

                                                                        Был пулей друга успокоен.

                                                                                                                          Есенин

 

     16 февраля 1840 года на балу в особняке Лавалей на Английской набережной барон Эрнест де Барант, сын французcкого посланника и атташе французского посольства, упрекнул Лермонтова в том, будто бы тот говорил о нем, де Баранте “ известной особе невыгодные вещи». Перебранка по этому поводу закончилась дуэлью. Ее виновницей петербургское общество считало Терезу фон Бахерахт, жену секретаря русского консульства в Гамбурге Р. И. фон Бахерахта, которая в тот сезон пользовалась огромным успехом''. В свете считали, что именно она по неосторожности или легкомыслию донесла до ушей француза некие слова Лермонтова, возможно и резкие**. Но была и другая версия относительно причин ссоры: предметом соперничества русского поэта и французского дипломата оказалась девятнадцатилетняя княгиня Мария Алексеевна Щербатова, за которой Лермонтов открыто ухаживал и которой посвятил строки:

 

На светские цепи,

                 На блеск упоительный бала

                                                       Цветущие степи

             Украины она променяла...

                                                       Но юга родного

На ней сохранилась примета

                                       Среди ледяного,

                 Среди беспощадного света.

Как ночи Украины,

                    В мерцании звезд незакатных,

Исполнены тайны

             Слова ее уст ароматных,

Прозрачны и сини,

                   Как небо тех стран, ее глазки,

Как ветер пустыни,

         И нежат и жгут ее ласки.

                                                      И зреющей сливы

                                                      Румянец на щечках пушистых,

                                                       И солнца отливы

                                                       Играют в кудрях золотистых...

 

Вот как сам поэт, спустя три недели арестованный за участие в дуэли, изложил ее обстоятельства в рапорте своему полковому командиру генерал-майору Плаутину: «Получив от вашего превосходительства приказание объяснить вам обстоятельства поединка моего с господином де Барантом, честь имею донести вашему превосходительству, что 16-го февраля, на бале у графини Лаваль, господин де Барант стал требовать у меня объяснения на счет (будто бы) мною сказанного. Я отвечал, что все ему передано несправедливо: но так как он был этим недоволен, то я прибавил, что дальнейшего объяснения давать ему не намерен. На колкий его ответ я возразил такою же колкостью, на что он сказал, что если б он находился в своем отечестве, то знал бы, как кончить дело. Тогда я отвечал, что в России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и что мы не больше других позволяем себя оскорблять безнаказанно. Тогда он меня вызвал, и мы, условившись, расстались. 18-го числа, в воскресенье, в 12 час. утра, съехались мы за Черною речкою близ парголовской деревни. Его секундантом был француз*, имени которого я не помню и которого досель не видел. Так как господин де Барант считал себя обиженным, то я и предоставил ему выбор оружия. Он избрал шпаги, но с нами были и пистолеты. Едва мы успели скрестить шпаги, как у моей конец переломился, и он слегка оцарапал мне грудь. Тогда взяли мы пистолеты. Мы должны были стрелять вместе, но я немного опоздал. Он дал промах, а я выстрелил уже в сторону. После сего он подал мне руку и мы расстались».

Сразу после дуэли Лермонтов отправился к издателю «Отечественных записок» Андрею Александровичу Краевскому, который именно в тот день, несмотря на воскресенье, успел доставить цензору П. А. Корсакову рукопись «Героя нашего времени», причем уже на следующий день было получено одобрение.

Высшее начальство прослышало о состоявшемся поединке только в начале марта. Здесь снова «отличилась» не в меру болтливая Тереза фон Бахерахт. По свидетельству дальнего родственника и друга Лермонтова А. П. Шан-Гирея, именно фон Бахерахт «в очень “высоком  месте “ cтала рассказывать  подробности о схватке Лермонтова с де Барантом.

Вскоре Лермонтов был арестован и предан военному суду*. Де Баранта, как дипломата и сына посланника, трогать не стали. Лишь вице-канцлер Нессельроде от имени российского императора дружески посоветовал французскому посланнику на время расследования отправить сына в Париж. Однако посланник медлил: он не желал перерыва в карьере де Баранта-младшего и даже рассчитывал повысить его должность до статуса 2-го секретаря посольства. Секундант де Баранта виконт д'Англес покинул пределы России тотчас после дуэли.

Секундант Лермонтова Алексей Аркадьевич Столыпин (в дружеском кругу имевший прозвище Монго явился с повинной, но был арестован и также предан суду. В своих показаниях Военно-судной комиссии он подтвердил, что Лермонтов не целился в де Баранта. Это обстоятельство имело юридическое значение: или Лермонтов подлежал ответственности за намерение убить де Баранта, или он отвечал лишь за принятие вызова и участие в дуэли.

Де Барант, узнав из объяснений Лермонтова и Столыпина, что остался жив по милости и великодушию противника, счел себя оскорбленным и стал распускать по Петербургу слухи, выставлявшие поэта лжецом. Лермонтов узнал об этом, находясь под арестом, и в письме к своему петербургскому знакомому графу Александру Владиславовичу Браницкому попросил передать де Баранту приглашение прийти на Арсенальную гауптвахту.

В назначенный день и час де Барант подъехал верхом к гауптвахте. Лермонтов, воспользовавшись разрешением ходить в туалет без конвоя, выбежал во внешний коридор, где и состоялось объяснение. Лермонтов подтвердил правдивость своих слов и снова вызвал де Баранта на дуэль. В ответ де Барант в присутствии двух свидетелей отказался от своих претензий. Однако свидание это стоило Лермонтову дополнительного обвинения, а караульным офицерам Эссену и Кригеру - привлечения по делу.

В итоговой резолюции Военно-судной комиссии оказались лестные для Лермонтова строки: там утверждалось, что поручик Лермонтов «вышел на дуэль не по одному личному неудовольствию, но более из желания поддержать честь русского офицера». Эти слова не могли не повлиять на решение Николая. И хотя Генерал-аудиториат рекомендовал перед отправкой в армию посадить Лермонтова на три месяца в крепость, высочайшая конфирмация была такова: «Поручика Лермонтова перевести в Тенгинский пехотный полк тем же чином». Рукою царя была сделана приписка: «Исполнить сего же дня». Добавим здесь, что Тенгинский полк действовал на Кавказе и принимал участие в самых опасных операциях против горцев. Столыпину, который совсем недавно вышел в отставку, царь порекомендовал вернуться в армию и также отправиться на Кавказ (это была мягкая форма наказания), что Столыпин и исполнил, записавшись в Нижегородский драгунский полк.

Перед отъездом на Кавказ Лермонтов был вызван к Бенкендорфу, который потребовал от него принести письменные извинения де Баранту. Лермонтов отказался наотрез. Шеф жандармов пожаловался царю, но тот не поддержал его. Письменного извинения требовали и родители молодого дипломата, находя подобный документ необходимым для продолжения его карьеры в России. Одновременно Баранты пытались смягчить участь Лермонтова, находя приговор (ссылка в действующую армию на Кавказ) излишне суровым. Все эти хлопоты ни к чему не привели. Молодой де Барант не вернулся в Россию, а Лермонтов не вернулся с Кавказа. Его краткий визит в Петербург весной 1841 года не в счет.

      Теоретически Лермонтов был противником дуэли. Лишь однажды, пожалуй, он всерьез желал поединка, намереваясь послать вызов убийце Пушкина, но высылка Дантеса за границу сделала это невозможным. Тем не менее мысли о поединках постоянно занимали поэта. Екатерина Хвостова (в девичестве Сушкова) вспоминала в своих записках, как двадцатилетний Лермонтов, ревнуя к ней своего друга Алексея Лопухина, гоаорил о возможном с ним поединке. «Он уехал, - пишет Хвостова о Лермонтове, - я осталась одна с самыми грустными мыслями, с самыми черными предчувствиями. Мне все казалось, что Мишель лежит передо мной в крови, раненый, умирающий...Спустя некоторое время она поделилась своими переживаниями с поэтом и услышала обещание «описать это».

       Поэт сдержал слово: через шесть лет, незадолго до своей гибели написал знаменитое:

 

 В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я

;Глубокая еще дымилась рана;

По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины;

Уступы скал теснилися кругом,

 И солнце жгло их желтые вершины

И жгло меня - но спал я мертвым сном.

И снился мне сияющий огнями

Вечерний пир в родимой стороне.

Меж юных жен, увенчанных цветами,

Шел разговор веселый обо мне.

Но в разговор веселый не вступая,

Сидела там задумчиво одна,

И в грустный сон душа ее младая

 Бог знает чем была погружена;

И снилась ей долина Дагестана;

 Знакомый труп лежал в долине той,

 В его груди, дымясь, чернела рана,

И кровь лилась хладеющей струей.

 

В этом горьком, завораживающем стихотворении поражает необычность конструкции - зеркальная встроенность миров: поверженному пулей человеку снится его далекая возлюбленная, которая сама спит наяву и видит во сне (сон, встроенный в сон!) того, кому сама привиделась, но ей мнится в далекой долине уже только «знакомый труп». (Какое страшное, почти запредельное выражение - ну как это возможно: знакомый труп})

И какое страшное предвидение того, что произойдет вскоре: «Выстрел раздался, и Лермонтов упал как подкошенный, не успев даже схватиться за больное место, как это обыкновенно делают ушибленные или раненые. Мы полис жали... в правом боку дымилась рана, в левом сочилась кровь...» - вспоминал князь Александр Илларионович Васильчиков, секундант Лермонтова на роковой его дуэли с Мартыновым.

      Приведшую к поединку ссору подробно описала Эмилия Александровна Клингенберг, падчерица генерала Верзилина, в доме которого ссора и произошла: «13-го июля собралось к нам несколько девиц и мужчин... Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировап, уселись  мирно разговаривать.  К нам присоединился Л.С. Пушкин, который также отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык... Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его «montagnard au grand poignard*» (Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал). Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово poignard раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губу, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: «Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах», и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову... Танцы продолжались  и я думала, что тем кончилась вся ссора”

 Придя домой, Мартынов обратился к своему соседу по квартире корнету Михаилу Павловичу Глебову с просьбой быть секундантом. Вторым его секундантом стал князь Сер гей Васильевич Трубецкой.

Глебов, близкий друг Лермонтова, тщетно пытался от­говорить Мартынова от дуэли. Пробовали предотвратить поединок и секунданты Лермонтова - А. А. Столыпин  и князь А. И. Васильчиков. Трудно сказать, насколько усердно  они это делали, ведь никто из действующих лиц, за исключением самого Мартынова, не считал предстоящую дуэль серьезной.

В некоторых позднейших воспоминаниях князя Васильчикова называли «тайным врагом поэта, ничего не предпринявшим для остановки дуэли». Едва ли слова эти справедливы. Князь Александр Илларионович вел себя совершенно по. понятиям того времени. Уговаривать ожесточившихся противников было можно лишь до определенных пределов, дабы это не выглядело покушением на их храбрость. Как пишет ныне живущий в Швейцарии потомок знаменитого княжении., рода Георгий Илларионович Васильчиков, «для Александр.! Илларионовича и людей его круга понятия чести и бескорыстной дружбы были дороже, чем собственная карьера».

Лермонтов был знаком с Николаем Мартыновым давно. Они вместе учились в Школе юнкеров, по окончании kоторой осенью 1834 года Лермонтов был произведен в корнеты  лейб-гвардии  гусарского полка, а Мартыном зачислен  корнететом кавалергардский полк, где тогда же служил поручик Жорж Дантеc

 

Лермонтов бывал в доме Мартыновых в Пятигорске и в Москве, любезничал с сестрой Николая Натальей, в извест­ном смысле считался приятелем самого Николая Соломоно­вича. Изустно сохранилась такая история: еще в 1837 году, когда Лермонтов уезжал из Пятигорска в отряд, Мартынов-старший передал ему пакет для сына. И будто бы Лермонтов, желая знать мнение Мартыновых о себе, пакет по дороге вскрыл, не подозревая, что в него вложены 300 рублей. Пере­давая эти деньги Мартынову, он был вынужден сказать, что пакет у него украли. Полагали, что с тех самых пор Мартынов затаил обиду. Очевидно и другое: ироничный Лермонтов не упускал случая подшутить над несколько напыщенным Мартыновым. Он позволял себе рисовать на Мартынова ка­рикатуры и писать эпиграммы. Мартынов, в свою очередь, пы­тался также отвечать эпиграммами. Мартынов совершенно в духе того времени также писал - стихи, поэмы, прозу. Одни считали, что он завидует Лермонтову, другие - что пытается подражать ему. Известна поэма Мартынова «Герзель-аул», в которой можно обнаружить отчасти подражание лермо­нтовскому «Валерику», отчасти полемику с ним. Некоторые считали, что Мартынов злится оттого, что узнает себя в Грушницком. Другие добавляли, что в отношениях Печорина с княжной Мэри (а также и с Верой) Мартынов видит грязные намеки на отношения Лермонтова с его сестрой Натальей. Так или иначе, но на следствии Мартынов дал такие показа­ния: «С самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет... На вечере в одном частном доме, - за два дня до дуэли, - он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, - на каждом шагу показывая явное желание мне доса­дить. - Я решил положить этому конец».

В некоторых позднейших воспоминаниях князя Васильчикова называли «тайным врагом поэта, ничего не предпринявшим для остановки дуэли». Едва ли слова эти справедли вы. Князь Александр Илларионович вел себя совершенно п.. понятиям того времени. Уговаривать ожесточившихся притивников было можно лишь до определенных пределов, дабь) это не выглядело покушением на их храбрость. Как пишет ны не живущий в Швейцарии потомок знаменитого княжении., рода Георгий Илларионович Васильчиков, «для Александр.! Илларионовича и людей его круга понятия чести и бескорыстной дружбы были дороже, чем собственная карьера».

Лермонтов говорил, что у него не поднимется рука на Мартынова и он выстрелит в воздух. Готовилась даже пирушка по случаю примирения, а ранение одного из противников казалось настолько невероятным, что никто не подумал ни о враче, ни об экипаже. Дело не держалось в особом секрете, поэтому на месте дуэли за кустами собралась толпа: поединок щекотал нервы, он был приключением, нарушившим скучное однообразие курортной жизни.

Вот что рассказывал о последних минутах Лермонтова князь Васильчиков: «Мартынов стоял мрачный, со злым выражением лица. Столыпин обратил на это внимание Лермонтова, который только пожал плечами. На губах его показалась  усмешка. Кто-то из секундантов воткнул в землю шашку, сказав: «Вот барьер». Глебов бросил фуражку в десяти шагах от шашки, но длинноногий Столыпин, делая большие шаги, увеличил пространство... От крайних пунктов барьера Столыпин отмерил еще по 10 шагов и противников развели по краям. Заряженные в это время пистолеты были вручены им. Они должны были сходиться по команде: «Сходись!» Особенного права на первый выстрел, по условию, никому не было дано. Каждый мог стрелять стоя на месте ил подойдя к барьеру, или на ходу, но непременно между командами: два и три. Противников поставили на скате, около двух кустов: Лермонтова лицом к Бештау, следовательно выше Мартынова ниже, лицом к Машуку... Лермонтову приходи лось целить вниз, Мартынову вверх, что давало последнем некоторые преимущества. Командовал Глебов... «Сходись!» крикнул он. Мартынов пошел быстрыми шагами к барьеру тщательно наводя пистолет. Лермонтов остался неподвижен Взведя курок, он поднял пистолет дулом вверх и, помня наставления Столыпина, заслонился рукой и локтем... Я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом уже направленного на него пистолета.

      Вероятно, вид торопливо шедшего и целившегося в него Мартынова вызвал в поэте новое ощущение. Лицо приняло презрительное выражение, и он, все не трогаясь с места, вытянул руку кверху, по-прежнему кверху же направляя дуло пистолета. «Раз... два... три!» - командовал между тем Глебов. Марты нов уже стоял у барьера... Мартынов повернул пистолет курком в сторону, что он называл «стрелять по-французски». В это время Столыпин крикнул: «Стреляйте! Или я разведу вас!..» Выстрел раздался, и Лермонтов упал как подкошенный...»

То, что Лермонтов собирался выстрелить, а может быть, и выстрелил в воздух, подтверждает след, оставленный пулей Мартынова. В акте судебно-медицинского вскрытия говорится: «Пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, присрастении ребра с хрящом, пробила правое и левое легкие, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым pебром левой стороны». Такой угол раневого канала мог noлучиться лишь в случае, если пуля попала в Лермонтова, когда  он стоял правым боком к противнику, вытянув вверх правую руку и отклонясь для равновесия влево. Вполне возможно, Лермонтов успел нажать спусковой крючок. В пользу говорит то, что его пистолет после дуэли по неясном причинам оказался разряженным, и неожиданная оговорка в показаниях Мартынова: «Было положено между нами считать за выстрел, но v его пистолета осечки не было.

     Мартынова звали Николай Соломонович. Историю происхождения его отчества рассказала живущая в Америке писательница Алла Викторовна Кторова. В архивах США хранятся интереснейшие документы, относящиеся к различным эпизодам русской истории. В том числе и «Воспоминание о Пугачеве», написанное матерью известного церковного деятеля Петра Петровича Зубова. Вот выдержки из рукописного документа, подписанного инициалами О. 3.:

     «Не стану излагать русским известную всем историю Пугачева, но расскажу случай с моей семьей, происшедший в те смутные времена «Пугачевщины» и переданный устно мне моей бабушкой Шереметевой, когда мне было приблизительно двенадцать лет... Вот что я помню об ее рассказах о Пугачеве. Ее дед, Мартынов, был помещиком большого имения «Липяги». (В Пензенской губернии. - А. К.) Он был женат три раза и имел тридцать восемь детей, многие из них умерли младенцами... Его же третья жена была на много лет моложе его старших детей, так что был оригинальный случай: в одной и той же люльке лежали два младенца - дед и внук, правильнее сказать - брат деда и внук. И вот к этой многочисленной патриархальной семье вдруг донеслась ужасающая весть о приближении Пугачева и его необузданных войск... В доме случилась ужасная суета и невыразимый переполох, тем более что меньше недели перед этим жена Мартынова родила сына. Напуганные, все кое-как собрались и решили бежать из имения прямо в лес, а оттуда куда глаза глядят.

     Взяли с собой молодую мать, но оставили новорожденного сына с мамкой-кормилицей, а таких них звали Савва, другого не помню, - было им по 4 и 6 лет. И вот неизбежное случилось. К вечеру того же дня усталые, злые всадники разбойников подъехали к имению... Мамка-кормилица затряслась. «А это что? - крикнул Пугачев, дергая ребенка за голову из ее рук. - Барчонок, что ли? Давай его!» «Не тронь! - закричала кормилица, - не тронь его, это мой сопляк!»

Тут бабушка останавливалась, кашляла и прибавляла, улыбаясь: «Этим скверным словом она спасла моего отца... Тот маленький ребенок был моим отцом! Понимаешь ли ты это?» Я, конечно, понимала, но все-таки казалось странным, что новорожденный был отцом этой старой женщины... «А почему твоему отцу дали такое странное имя?» - спрашиваю я. Бабушка смотрит на меня. «Странное? Нет, но неожиданное. Напуганная мамка решила окрестить ребенка до возвращения родителей. Пошла в церковь. «А как назвать его?» -спрашивает священник. «А Бог весть! - отвечает мамка. - Уж и не знаю». «По святому назовем, - решил священник. -На сей день святой будет Соломон-царь - так и назовем».

Так и назвали».

Остается добавить, что находчивая кормилица спасла от грозного Пугачева отца убийцы Лермонтова.

Дуэльные пистолеты предоставил А. А. Столыпин. Это были крупнокалиберные дальнобойные пистолеты Кухенрей-тера с кремнево-ударными запалами и нарезным стволом, повышающим точность стрельбы. Последнее означает, что при расстоянии 10 шагов тот из дуэлянтов, противник которого вознамерился стрелять прицельно, практически был обречем.

О нежелании Лермонтова стрелять в противника писал полковник Александр Семенович Траскин, первый допросивший секундантов: «Лермонтов сказал, что он не будет стрелять и станет ждать выстрела Мартынова». Секунданты из слов Лермонтова секрета не делали. Мартынов стрелял в Лермонтова, будучи уверен, что тот в него не выстрелит, причем произошло это в момент, когда поэт поднял руку для выстрела в воздух...

    Чуть ли не вслед роковому выстрелу разразилась гроза. Окровавленное и омытое дождем тело было привезено в л<>м. Князь Н. Н. Голицын со слов одного из очевидцев и участников печального обряда писал:  «Зеркало было занавешено. На кровати в красной шелковой рубашке лежал бледным, истекший кровью Лермонтов. На груди видна была  стреляная  навылет и лужа крови на простыне           

глазами, с улыбкой презрения, он казался как бы живой, с выражением лица - как бы разгадавши неведомую сильную тайну...»

     Пятигорские священники не решились совершить христианское богослужение по покойному без специального разрешения властей, поскольку погибшие дуэлянты по закону приравнивались к самоубийцам, которых отпевать не полагалось. Следственная комиссия (как полагают, под нажимом полковника Траскина) пришла к заключению, что «приключившаяся Лермонтову смерть не должна быть причтена к самоубийству» и что убитый поэт может быть похоронен «так точно, как в подобном случае камер-юнкер Александр Сергеев Пушкин отпет был в церкви конюшень Императорского двора в присутствии всего города». И на этот раз имело место присутствие всего города - Пятигорска, однако гроб вне¬сти в церковь не разрешили и отпевания не было. Офицеры несли на руках гроб с телом любимого товарища, не скрывая слез своих, лучше слов выражавших их отношение к потере.

По Своду военных постановлений Мартынов должен был быть приговорен к «лишению чинов и прав состояния». Спустя несколько месяцев Николай I, ознакомившись с документами по делу, начертал такой приговор: «Майора Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию. Титулярного же советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной тяжелой раны». После неоднократных просьб Мартынова о смягчении церковного наказания Святейший Синод сократил срок покаяния с 15 лет до 5-ти, так что в 1846 году Мартынов был полностью освобожден от епитимьи.

    А весной 1842 года Елизавета Алексеевна Арсеньева перевезла прах горячо любимого внука с тем, чтобы захоронить его в фамильном склепе в Тарханах.